- От кого прячемся?
- Эти уроды могли свои секреты расставить, следить за нами, поэтому нужно быть на чеку. Пошли, только без болтовни.
Чуть пригнувшись, двинулись вдоль забора. Ходьба в такой позе сразу же напомнила о сломанном ребре. Дмитрий вскинул автомат, и обводил им проемы домов. Щагал он тихо, не смотря на внушительный рост и обилие экипировки. Проследил за тем как он ставит стопу: плавно опускает на внешний край, и накатом переваливает на всю подошву. Звука вообще нет. Попробовал повторить – неудобно, нога так и норовит привычно встать на пятку.
Через два квартала свернули направо. Улица пошла в горку. Сумерки сгущались, уже приходилось напрягать зрение, чтобы рассмотреть окружающие дома. Через пятьсот метров Дима поднял руку. Марк присел и прижался к стене, вскинув автомат. Спутник включил тепловизор, осмотрел окрестности и махнул, нырнув в приоткрытую калитку. Ничем не примечательный двухэтажный дом из кирпича. Со стороны улицы на втором этаже широкое, в три проема, окно, занавешенное плотными шторами. Дверь на первом этаже открыта, Дмитрий проверил на наличие растяжек и пропустил внутрь. На втором этаже в спальне воняет мочой, из мебели только кресло и табуретка.
- Ну и вонь. – Скривился Марк.
- Бутылки не всегда на ночь хватает. Кстати, ты взял?
- Ага, предупредили.
- Дом не покидай, в окно не высовывайся, смотришь с расстояния. Наблюдаешь за сектором, от вон той улицы, до тех домов. Смотришь в тепловизор, если кого замечаешь, то в ночник рассмотреть легко. Перекличка каждые десять минут. Если кто атакует, то в бой не вступай, мы успеем.
- Понял. Мне две мины дали, сказали, здесь подскажут.
- Давай сюда, я установлю. Сам из дома не выходи. Когда приедем забирать, сниму растяжки. Еще вопросы есть?
- Вроде нет.
Отлично, тогда все, я погнал. На связи.
Дима скрылся за дверью и еще минут пять шумел на первом этаже, устанавливая мины. Марк подошел к окну и осмотрел погружающийся в темноту поселок. Цемесская бухта почти полностью скрылась в темноте. Вспомнил, как рассекали ее на яхте, даже не подозревая, что это первый и последний выход в море.
«Интересно, чем сейчас Джавид со Стивом занимаются? Даже не знаю, как их назвать. Друзья? Возможно. Непривычное слово. И чувство. Даже не помню, когда еще хоть за кого переживал, вообще думал о ком-то. Спасли мне жизнь, тогда в воде. Реально же переживали. И Вадим, интересно, к чему он все это говорил, и что у него за предчувствие?»
Придвинул кресло чуть ближе к окну и уселся, положив ноги на табуретку. Хотелось снять автомат, плечо оттягивал, но решил потерпеть, оружие успокаивало. Тяжелое, прохладное, не смотря на духоту. Поднял Калашников перед собой и покрутил. Красивый, есть в нем какая-то эстетика. Изгибы кожуха и затаившаяся мощь. Оружие не страшное, лишь послушный инструмент. Не опаснее ножа или топора. Само не выстрелит, у него нет чувств, эмоций, нет разума. Оно, как послушный пес, лишь ждет команды. Страшен лишь человек, который держит его в руках. Если он захочет убить, то сделает это, даже без автомата, с огнестрельным всего лишь проще и быстрее. Раньше он бы ликовал, получив в руки такое орудие, но сейчас - абсолютно спокоен. Может таблетки, а может другое. Даже не эпидемия и вымершее человечество. Начал подозревать, что в этом заслуга людей, которые внезапно появились в его жизни. Братья и родители тоже хорошо относились к нему, заботились, оберегали. Но каждый раз, когда он видел их, сразу вспоминал Миру, вспоминал дни до её смерти и сознание отказывалось воспринимать реальность, ввергая в пучину безумия. Накрыло чувство стыда. Представил себя на месте братьев, которые находили время и силы ухаживать, несмотря на то, что дома ждали жены и дети. Носились с больным, тратили кучу денег, и не потому, что должны, а потому, что любили. Как по-другому объяснить их опеку, когда не известно, поправится он вообще, или нет? Только братьев уже нет, как и родителей, и сестры. А он жив, сидит в воняющей мочой комнате с автоматом на берегу моря.
Открыл термос и сделал несколько глотков, чтобы смыть ком, подступивший к горлу. Встал, обошел комнату по кругу. Похрустел костяшками. Злость разлилась по всему телу, но злость необычная. Она не искала объект ненависти вне, он злился на себя. Впервые за бесконечность. Пять лет сожжённых слепой яростью, горем и сумасшествием. Неужели он настолько слаб, что позволил взять верх над собой? Даже не пытался бороться, упивался страданием, уходил с головой в пучину гнева. Каждый раз, когда накатывал приступ, просто отдавался ему, не сопротивляясь. Не видел то тепло и любовь, которое дарили братья. И только когда потерял вообще все, даже не успев попрощаться, понял. Отдал бы все сейчас, лишь бы увидеть Альберта и Германа, обнять поблагодарить. У них же дети были, его племянники и племянницы. Сколько их не видел, и видел ли вообще. Вспышкой перед глазами встал образ родителей. Если мама умерла сразу после сестры, то в смерти отца виноват он сам. Если бы не сдался, если бы хоть как-то пытался вернуться к нормальной жизни, возможно он бы пережил весь тот кошмар. С папой тоже не попрощался, лежал в психушке. Герман сказал лишь спустя месяц, боясь окончательно разрушить психику.
Из глаз побежали слезы. Сел на пол возле стены, обхватив колени. В себя привел только резкий запах мочи. Справа на обоях мокрое пятно, распространяющее зловоние. Встал, вытер лицо рукавом и подошёл к окну. Стараясь хоть как-то отвлечься от мыслей, включил тепловизор и начал рассматривать окна домов.
- Сахар. Пчела на связи. Как обстановка. Прием. – Затрещала рация.
- Очень остроумно. Все в порядке. – Прокашлявшись, сказал Марк.
- Не нарушай порядок радиообмена. В конце слов, говори – прием. Прием.
- Обстановка спокойная. Прием.
- Ты на месте? Прием.
- А где мне еще быть? Прием.
- Ясно. Дом не покидай, демаскируешь секрет. И про растяжки не забывай. Контрольная связь, через десять минут. Отбой. – Рация замолкла.
Сделал еще круг по комнате. Посмотрел на часы. Пятнадцать минут десятого. За окном полностью стемнело. До смены еще долгие девять часов. Еще раз осмотрел окресности, на этот раз в прибор ночного видения. Ожидал увидеть четкую и детальную картинку, как в кино. Увидел лишь мешанину из черного белого и зеленого, в которой сложно что-то разобрать Лишь сосредоточившись, смог различить силуэты домов, окон и заборов. Все тихо. Закричал сыч, разрывая почти полную тишину. Вернулся в кресло, открыл вакуумную упаковку сэндвичей.
«Интересно, сами делают или нашли в супермаркетах? Хотя давно уже все пропало.»
Бутерброд оказался отвратительным: безвкусный хлеб, как вата и колбаса почти полностью из жира, противно липнущая к небу. Не доел, засунул обратно. Покрутил автомат, отстегнул магазин, вытащил патрон. Приятно тяжелый, прохладный. Подбросил его в руке, покрутил. Красивый.
«Надо сделать себе кулон из пули, прикольно получится. Можно будет Джавида попросить, или Вадима.»
