Видит Всеблагая, сейчас он искренне стыдился тех слов, что вырвались у него вчера, когда лорд Аранвен привез Айлин. Как он мог так ошибаться? Конечно же, их с Беатрис любовь выдержит все!
Изнывая от облегчения и сострадания, он распахнул дверь в спальню Беатрис и замер на пороге, словно окаменев.
От вчерашней убитой горем старухи не осталось ни следа! Беатрис полулежала в постели, опираясь спиной на высоко взбитые подушки, ее золотистая кожа словно светилась в солнечном луче, одном-единственном, пробившемся сквозь неплотно сдвинутые тяжелые занавеси. Аластор невольно подумал, что луч пробился как-то слишком удачно, освещая Беа, как драгоценный алмаз в витрине знающего ювелира, и оставляя в бархатном полумраке остальную комнату. Он тут же одернул себя – как можно так думать о собственной жене, только вчера пережившей страшную потерю?! Но его взгляд невольно выхватывал все новые детали: свежие цветы на столике у кровати – маленькие белые розы, в точности как те, что стояли в Розовой гостиной, когда Беатрис предложила ему брак; еще одна роза в гладко зачесанных волосах жены – так же она была причесана в день их свадьбы; кружевной воротник просторного платья, словно заключающий совершенное лицо в столь же совершенную раму…
Аластор глубоко вздохнул, ощутил аромат любимых духов жены, и по его спине пробежал холодок. О, сейчас Беатрис была прекраснее, чем когда-либо! Само совершенство! Вот только в этом совершенстве Аластору неумолимо чудилось что-то неестественное. Словно в бархат и кружева нарядили золотую статую, совершенную, но неживую. Мать, потерявшая ребенка, должна выглядеть совсем иначе!
– Беа! – выдохнул он умоляюще, сам не зная, чего хочет.
Может быть, броситься перед ней на колени и молить ее стать настоящей? Правильной? Живой женщиной, а не произведением искусства?!
– Ваше величество, – улыбнулась она и протянула к нему руки. Бросила взгляд на замерших у постели фрейлин и коротко бросила. – Оставьте нас!
Сделав реверанс так слаженно, как это возможно лишь после долгих тренировок, те потянулись к двери, и Аластор поспешно отступил, невольно подумав, что и фрейлины выглядят… Странно. В точности как механические куклы в тех фраганских часах, что прежде загромождали королевскую спальню, а после были отправлены в подарок лорду Бастельеро. И снова одернул себя – нашел время думать о всяких… глупых мерзостях!
– Беа! – повторил он, когда за последней фрейлиной… леди Норвик, кажется, захлопнулась дверь. – Я… я так…
– Я так рада видеть вас, мой король… Аластор, – снова улыбнулась она, и Аластор подумал, что ее губы… тоже какие-то слишком яркие. – Умоляю о прощении за ту безобразную сцену, что устроила вчера…
Она глубоко вздохнула, пена кружев колыхнулась томительно и маняще, но Аластор едва заметил это. Безобразная сцена? Прощение?.. Как она может говорить так?!
– Беа! – выдохнул он с мучительной тоской. – Беатрис… любовь моя, ты… Клянусь, я не виню тебя ни в чем! Если бы я только мог тебе помочь… Я так хотел быть рядом с тобой, ведь мы же клялись… в счастье и в горе…
Слова, теснившиеся в горле, невозможно искренние, идущие от самого сердца, вдруг показались какими-то фальшивыми, и Аластор с ужасом понял, что бормочет все тише и бессвязнее.
– О, я не сомневаюсь в этом, ми аморе, – шепнула Беатрис дрогнувшим голосом. – И все же молю о прощении. Я так испугалась… испугалась взглянуть тебе в глаза… увидеть там осуждение! Ведь я не уберегла наше дитя… О, как я была малодушна! Но, – добавила она, нежно коснувшись его руки, – я счастлива, что у тебя есть друзья… верные друзья, которые помогли тебе…
«Кто-то сказал Беа про Айлин? – с холодным ужасом подумал Аластор. – Какой же я болван! Опять забыл, что дворец не поместье, и что здесь непременно найдется пара-другая внимательных глаз и длинных ушей! А уж злых языков и глупых голов и вовсе, наверное, не сосчитать… Бедная Беа, представляю, что она подумала! И это после того… После того, как ею пренебрегал ее бывший муж!»
– Беа! – умоляюще проговорил он, поймав руки жены и стиснув их. – Я клянусь тебе, Айлин… Мы просто разговаривали! Она мне как сестра! Я бы никогда…
– О, я знаю, – ласково согласилась Беатрис. – Конечно же, так и есть. И я никогда бы не подумала о тебе недостойного, ми аморе! Разве я не уверена в твоей любви? Разве не ты доказывал ее множество раз? Я благодарна милой леди Бастельеро за ее отвагу, с которой она пренебрегла недовольством мужа. И за ее чуткость… И не премину должным образом поблагодарить ее, поверь. Однако…
– Однако? – вскинулся Аластор, и Беа улыбнулась ему мягко и успокаивающе.
– Однако мы должны поговорить о другом. Более важном…
Она глубоко вздохнула, и ее дивные глаза блеснули… слезинка повисла на ресницах, Беа поспешно смахнула ее кружевным платком – и это движение, пугающе грациозное, снова заставило Аластора похолодеть. Он вдруг вспомнил, как однажды застал в слезах матушку – тогда Мэнди и Лоррейн, забравшись на ледник, слопали большущую миску мороженых сливок с фруктами, приготовленных к приезду гостей, и свалились со страшным жаром. Матушка плакала совершенно иначе! Аластор хорошо помнил ее покрасневшие глаза, дрожащие губы, и руки у нее тоже дрожали, а Беа…
«Перестань! – одернул он себя. – Она просто хочет, чтобы ты ей восхищался! Разве это не естественно для любой женщины? А то, что твоя жена хороша собой даже в слезах – и вовсе редчайший дар! Да любая женщина позавидовала бы такому, а любой мужчина – тебе, неблагодарному глупцу!»
– Целители сказали, – продолжила Беатрис, слава Всеблагой, не подозревая о его мыслях. – Что я… Что я больше никогда не смогу выносить ребенка…
Ее голос дрогнул от сдерживаемой боли, и Аластор нежно сжал ее ладони. Слова утешения застряли в горле, да и какое утешение тут можно придумать? Сказать, что целители ошибаются? Но ведь это будет не просто наглой, а еще и опасной ложью!
– И я… я счастлива, что ты не осуждаешь меня, ми аморе. Но тебе… тебе нужен наследник, – с трудом вымолвила Беатрис. – О, не бойся, я не стану препятствовать… Было бы прекрасно объявить, что он рожден мной, но… слишком многие люди уже знают… о моей беде. Нам не удастся скрыть, что я не способна родить… Ми аморе, ты должен выбрать женщину… или девицу, которой окажешь эту честь. А когда малыш родится, ты признаешь его законным ребенком, а я… Клянусь Всеблагой Матерью, я буду любить его, как любила собственных сыновей! Как люблю моих дорогих bambini… Конечно, его мать получит любую милость, какую только пожелает! Я не стану запрещать ей видеться с ребенком, она будет осыпана почестями…
– Что?! – выдохнул Аластор, не веря своим ушам. – Беа, прошу тебя, замолчи! Ты говоришь немыслимые… невозможные вещи!
«О, еще как возможные! – возразил он себе с полной безжалостностью. – И даже безупречно правильные… Королю нужен наследник, и почему бы не сделать наследником бастарда, особенно когда сам король – бастард? Но… Всеблагая Мать, я не хочу… Я же не жеребец, которому приводят кобыл для случки!»
