с нашими […] год сейчас начался […] о чем мы до этого времени слышали […] мы люди, которые уже […] в лагере […] наше настроение […] на наши вопросы — еще раз с […] нашими женами и детьми […] они ответили, что это им приказали сказать, и они так и сказали. Всё это ввело нас в […] заблуждение […] Между тем мы увидели нечто вроде закрытой легковой машины скорой помощи с большими красными крестами на всех боках. Значит, что […] о «Скорой помощи» […]
поддержан сильным […] если бы он меня тогда подготовил, как бы я остался навечно ему благодарен. Хорошо, что я хотя бы умер сладкой смертью, с плачем на устах. […]. Но мои самые близкие, мои самые знакомые […], мои самые дорогие, которые точно всегда были мне намного дороже жизни, потому что в те хорошие времена я бы, чтобы жить […] когда уже нет никакой жизни […] потому что […] малейший […] мамина и папина преданность […] близость его […] быть верные вся ли его жизнь […] тогда уже каждый был готов на худшее […] смерти нам всем уже не […] всё […] жить […] мы уже всё равно будем […] не нашлось […]
[…] эти разбойники работа. Отвезли людей на машинах в лесок, там всех вытряхнули, как картошку с воза […] закрытые машины […] кто сможет в такое поверить, кто сможет себе это представить […] бандиты […]
[…] медицинская помощь для больных людей […] бандиты только для совершенно здоровых. Для нормальных людей, для нормальных молодых […] смертельный яд […] на газ. СС-овцы ведут на отравление газом […]
[…] крик […] в лагере […] крики слышались еще […] начали понемногу становиться тише люди […] погибли. Те, которые не поместились в бункерах, остались сидеть голыми в деревянном бараке. Суровый зимний холод […] прислушивались к крикам и воплям тех, которые […] с воплями Шма Исроэль на губах, пока они не утихли и не погибли, а они сидели и ждали трагической смерти в свою очередь со стонами, с криком, пока утром пришла знакомая зондер командо
[918] и опустошила бункеры […] отвезла их
[919] примерно на 800 метров и вышвырнула на пепелище, где уже горели люди со вчерашнего дня, и с позавчерашнего тоже. И после того, как они
[…] ночью вёз […] тот же вагон, тот же шофёр, те же ССовцы, отойдя на несколько километров, придя […] в кромешный ад сразу их лица изменились […] те, кто секундой раньше […] эти же вежливые люди […] уже бросаются достаточно […] бросались на невинных […] и били, наносили смертоносные удары палками […] до тех пор, пока не загнали всех этих людей в деревянный блок, после чего поехали назад к рампе.
И снова эти же […] вежливо, стали снова обходительными, снова тем же […]
[…] гнали […] злыми кусачими собаками […] на расстоянии 150 метров […] невинная деревенская хатка с […] закрыли окна толстыми […] всем велели раздеться донага, и вскоре начали гнать […] бежали […] голые […] тесно набились в деревенский домик, с помощью палок и собак […] сквозь маленькие окошечки СС-овец забросил ядовитый газ и быстро закрыл окошечко. Через несколько минут все задыхаются […]
<Размышления о смысле работы «зондеркоммандо»>
совершенно невозможно перенести то, что людей уничтожают всего лишь за то, что они
[920] якобы плохой расы. А тут эти вырожденные типы, гунны. Потому […] каждый день тянутся эшелоны из тысяч людей, женщин и детей, слепых людей, которых бандиты ведут к бункеру, которых душат газом и […] тесно набивают в бункер […] Они уже мертвы, отравлены газом и мы должны их […] сжигать, но их пепел при этом тонко измельчать […] нашу жизнь […] когда мы убираем вещи убитых […]
когда я прибыл сюда, в лагерь Биркенау, тут уже были некоторые здания […] уже было […] на топких полях и ещё строилось
[921]. Это было 42.10/12
[922]. Вскоре после первого захода, после селекции, — когда нас из транспорта в 2300 человек выбрали только 500, а остальные сразу пошли в газ, мы, не зная ещё об этом, […] видя […] нам еврейский блокэльтесте сообщил, что больше 3 дней никто из них не проживет
[923]. Это было ночью […] посреди […] слышались издалека ужасные крики, смешивавшиеся с диким ором СС-овцев и десятков собак. Тут нам объяснили, что сейчас с помощью собак ведут на смерть наши семьи […], наших мам и пап
[924], жен и детей. Уже тогда […] из […] понял […] достаточно.
Несчастье — вот было чувство каждого из нас. Это была мысль каждого из нас всех. Мы стыдились посмотреть в глаза друг другу. Разбухли глаза от боли и стыда, от плача без жалоб каждый забился в другой угол, чтобы свой его не встретил […] я признаюсь, я сам […] что мой папа тоже был […] от подхода, чтобы он не видел […] знал, что когда мы будем […] наши сердца […] и боли […] так и было когда […] лагеря, когда я увидел […] спрашивает меня, где его сёстры, его братья, его жена и дети, его родители, где они все-все теперь. […]
Не хватало смелости покончить с нашей жизнью […] Тогда это никто не сделал, почему? […] нет, остаётся вопросом, на который пока сложно ответить. Напротив, уже немного позже нашлось много людей после того, как мы пришли в себя, которые при первом событии, как, например, может болезни, или так вот столкнувшись с внешним событием, которое его чем-то взволновало. Вскоре они кончали с собой
[925] […] снаружи в лагере он был среди сотен, которых […] расстреливали […] это остаётся вопросом […] правда, что жизнь […] воля к жизни […] представлял, никогда нельзя оценить и никогда не была оценена […] просто […] у нас […]
Нам в мире […] ещё что-то […] что должно ещё как-то укрепить в нем волю к жизни и дать силы выдержать беды, ведь ещё придется в жизни с кем-то встречаться, и к тому же факт, невероятная трагедия, ужас […] поэтому каждый был сам готов […] собственными ногтями сам вырвать себе глаза […] в жизни представить себе […] боль, горе, страдание […] просто зная, что этот и тот будут […] Почему, с каких пор, почему жизнь […] это с ними случилось […] были грешны, есть ли вообще […] и утешение […] есть ли […]
