[…] достать, а это […] потому что это происходило систематически […] это было связано с тем, чтобы хорошо поесть и выпить […] — это всё, о чем весь лагерь только и мечтал […] не видели. Вот в это самое время уже начались […] скрытые чувства у некоторых людей, которые всё же плакали и жаловались […] тихо и не стали […] только […] как над […] мои друзья […]
[…] лагере группа […] но в то же самое время наступил психоз по поводу побега из лагеря. По большей части он обуял круги военнопленных русских, которые фактически должны были стать лучшим материалом для нас в нашей акции
[943]. Это очень мешало нам в нашей работе. Мы не имели ничего против. Мы каждому говорили: если ты вернее можешь спастись самостоятельно, то, конечно, пожалуйста! Мы много помогали для этого, одевая в штатское, давали документы и деньги, […] мы всё для этого делали. И само собой, что каждый […] из того […] не у всех есть условия […] что многих евреев потом […] не важно. И у нас возникла совсем простая мысль […] о побеге […] Она была ещё раньше, чем мысль об общей акции. Я для этого приложил все необходимые усилия и был уже готов сбежать […] еврейские глаза и еврейские […] характер […]
Наши собственные братья, которые не могли убедить себя в том, чтобы кто-то попытался спастись, а он бы оставался тут. Эти и подобные мотивы привели к тому, что мои собственные товарищи меня рано предали и с помощью капо, старшего по блоку мне помешали и лишили к этому всякой возможности. Так, например, за мной следили на каждом шагу днём и ночью. Угрожали передать лагерному начальнику нашей команды о таком опасном шаге […] В это время, когда все наши ещё могут […] мои самые близкие […] и Йеклу
[944] предложили […] к сожалению, было невозможно […] один был в […] командо всего из 1000 (тысячи) людей […] вовремя […] и к тому же готовился, но к сожалению […] доносчиками
[945] и провокаторами был перехвачен и не допущен […] попытаться спасти свою жизнь […] Малинка Элуш, рожденный в Гостынине
[946], самый обычный паренек, но с большой — слишком большой — энергией и стремлением к жизни, очень рисковый и темпераментный, с оригинальными идеями, отважный до невозможности. Приготовил всё, даже определил час, когда он пустится в путь. А несколькими часами раньше […] был задержан. Да! Да! К сожалению, так хотела судьба.
Всё пропало, к сожалению, лежит в […] немцем […] все те, которые проповедовали […] где не более великая наша […] оставить жить и также больше никто из зондер командо, к сожалению […] с нашими […] с […] напрасно — не ели и не спали […] и выполнять до готовности, и […] ничего, даже ни один из нас, никто […] уже в последнее время привели […] всё пропало! […] и полностью посвятили себя общей акции […] не шла у нас подготовка как мы хотели. Напряжение росло от часа к часу, мы ради […] кусочка материала
[947], который мы
[…] то, что мы просили, чтобы он использовал то, что мы каждый вечер ходили по 20 человек с 2-мя охранниками на 2 часа в крематорий. Тогда крематорий ещё был вне цепочки постов
[948], это было ещё в зимние ночи, мы могли прикончить
[949] часовых очень легко и уйти, до рассвета никто бы не узнал, что произошло. Но, к сожалению, на это мы не могли решиться, всегда находился кто-то, кого что-то связывало, одного хорошая еда тут, другого девушка, в которую он влюбился. Одним словом, об этом говорилось каждый день, пока это не стало невозможным. Цепочку постов увеличили, и всё сделалось невозможным. Да, да! К сожалению, нужно сказать правду, что не меньше наши собственные братья виновны,
[950].
<Зондеркоммандо в Биркенау: во время венгерской акции и подготовка восстания>
Вскоре после этого мы узнали, что готовятся привезти сюда […] для сжигания венгерских евреев. Это нас сломало до последней степени, что мы должны сжигать миллион венгерских евреев
[951]. С нас уже и так хватало и до этого, уже давно более чем достаточно всего. Мы ещё должны обагрить руки кровью венгерских евреев! То есть нас довели до того, что просто вся команда без различия класса и слоя, и даже самые худшие из нас, разозлились и решили, что нужно положить игре конец, покончить с этой работой, а заодно и с нашей жизнью, если надо. Мы начали налегать дальше, чтобы требовать извне быстрого решения, но, к сожалению, все вышло не так, как мы это себе представляли.
Через некоторое время началось большое наступление на Востоке, и изо дня в день мы видели, как русские приближаются к нам, и у других создалось мнение, что, может быть, вся работа лишняя, лучше ждать, ещё немного подождать, пока фронт не приблизится и вместе с этим упадёт моральный уровень и возрастёт дезорганизация у СС-овцев, и это может дать нашей акции много шансов. Действительно, со своей точки зрения, они были правы, к тому же, когда они абсолютно не видели для себя угрозу в их ожидании. […] ликвидировать […] время […] они не должны торопиться для этого, но мы […]
Но, стоя за работой, мы видели истинное положение вещей, что время пройдет ни с чем. Особенно мы, наше командо, всегда полагали, что именно мы под большей угрозой, чем все другие в лагере, даже чем евреи в лагере. Потому что, полагали мы, немец любой ценой захочет стереть все следы его до сих пор сделанных дел, а это он может не иначе, как только через уничтожение всего нашего командо, не оставив ни одного. Поэтому мы в приближении фронта не видели для себя никакого шанса. Наоборот, мы видели в этом необходимость совершить нашу акцию несколько раньше, если мы ещё что-то хотим сделать при жизни.
