И если ротации, то есть массовые смены составов «зондеркоммандо», и происходили, то совершенно по другим причинам и непредсказуемо непериодически. Самое важное, что такая угроза и так висела над ними каждый день, каждый час и каждую минуту.
Отсюда тактика, она же стратегия, самой «зондеркоммандо» — выбрать момент, восстать, вывести из строя печи и газовни, перерезать проволоку и прорваться за пределы лагеря, а там, а там — на волю! В Татры, в Бескиды, например! К партизанам!
Иными словами, достойной целью восстания представлялся именно массовый и успешный побег. То же самое, к слову, было и в других лагерях смерти — в Треблинке и Собиборе.
Удачные побеги становились спасением для отдельных людей, но со временем возникла и окрепла решимость поднять такое восстание, которое дало бы возможность бежать большему числу узников. Поэтому в высшей степени недобросовестны попытки приуменьшить значение как побегов, так и восстания утверждениями типа: да они же «спасали свои шкуры»! да они же хотели «всего лишь» убежать — как будто другие восстания имели своей целью взятие Берлина!
[240]
Кстати, о побегах. Согласно данным Т. Ивашко, их было зафиксировано 667, из них еврейских 76, то есть чуть больше 10 %
[241]. Еврейские побеги были потому сравнительной редкостью, что шансов на успех у них практически не было. Без больших надежд на сочувствие и помощь со стороны окрестных поляков у евреев (даже у польских) серьезных шансов уцелеть не было. Местное польское население охотно помогало польским беглецам, неохотно, но все же помогало — русским, а еврейских, как правило, выдавало или, если за этим таилась хоть какая-то выгода, грабило и убивало само.
Лучше всего о преобладающем у поляков отношении к евреям говорил тот характерный жест, которым они повсеместно и глумливо встречали и провожали эшелоны с евреями, — провести ладонью по горлу, словно ножом — бжик-бжик. «Конец вам, евреи, конец!» — вот что означал этот жест, а вовсе не «предупреждение евреев об опасности», как столь же дружно, но с безнадежной неубедительностью пытались «объяснить» Ланцману те же самые поляки, но спустя 30 лет
[242].
А о том, как на самом деле воспринимался этот жест теми, кому он был адресован, написал Градовский:
«И как ужасно! Вот стоят две молодые христианки, заглядывают в окошки поезда и проводят рукой по горлу. Трепет охватывает тех, кто видел эту сцену, кто заметил этот знак. Они молча отшатываются, как от призрака. Они хранят молчание, не в силах рассказать об увиденном. Они не хотят усугублять горе, которое с каждой минутой и так становится все тяжелее, кажется, что уже вот-вот…»
…И тем не менее первые еврейские попытки побега из Аушвица-Биркенау датируются еще 1942 годом! Люди прятались в грузовиках, которые вывозили из лагеря цемент, кирпич или мусор. Необходимость заранее «договориться» с охраной делала такие побеги слишком рискованным предприятием
[243]. Еще более рискованными и потому еще более редкими были случаи побега в одежде и с документами вольнонаемных рабочих!
Куда более автономными и потому более удачными оказались побеги через так называемые «малины»
[244] — небольшие щели-укрытия, устроенные в канализационных люках, внутри штабелей досок или (самые безопасные!) под землей, в мелиорационных коллекторах. И. Айгер пишет, что, несмотря на риск, работа по устроению таких малин давала истинное удовлетворение. Самое главное, чтобы они находились за круглосуточно охраняемой территорией лагеря (туда часто выводили на дневную работу), но внутри контура так называемой большой «Postenkette»
[245], охранявшейся только днем и снимавшейся на ночь. Люди «исчезали» с места работы и отсиживались в такой малине два или три дня, пока их не переставали искать. Тогда, под прикрытием ночи, они выползали из малины наружу, оставляя ее в полном порядке для следующего «пользователя» (если об этом существовала предварительная договоренность
[246]), и двигались чаще всего на юг или юго-восток, вверх по Соле, — в направлении Бескид и близкой Словакии.
Многим удалось бежать именно таким образом, но каждый раз, когда побег обнаруживался, поднимали тревогу и завывали сирены, начинались поиски, в результате которых многих беглецов все-таки ловили. Тогда их или убивали на месте, или доставляли в лагерь Аушвиц-1, где, после допроса в 11-м блоке, чаще всего казнили, иногда — для устрашения остальных — публично.
Не случайно едва ли не все успешные еврейские побеги пришлись на 1944-й год. 5 апреля вместе с настоящим эсэсовцем(sic!) Виктором Пестиком
[247] бежал переодевшийся в эсэсовскую форму Витеслав Ледерер, прибывший в Аушвиц из Терезина в декабре 1943 года: он добрался до Чехословакии, связался с подпольщиками, жил в укрытиях в разных городах и несколько раз тайно посещал Терезин. Там он встречался с членами еврейского Совета старейшин и рассказал им о том, чтó их ожидает в Аушвице. Но те не поверили ему, а только качали головами и все показывали почтовые карточки из мистического «Ной-Беруна» с датой 25 марта: столь недостоверными и нелепыми байками они решили свои 35 тысяч евреев не волновать
[248].
