Вместе с тем создалась чрезвычайно неприятная и хрупкая ситуация: многие из членов «зондеркоммандо», от которых сама подготовка восстания скрывалась, были уже предупреждены о нем, и опасность предательства возросла в разы.
Каминскому же оставалось жить всего одну неделю. Второго или третьего августа его застрелил (и самолично сжег его труп!) сам Молль, обвинив, правда, в подготовке не восстания, а покушения на другого эсэсовского изверга, Мусфельдта
[304]. По другой версии, его схватили на крематории II, где он жил, и отволокли, избивая, на крематорий I V, где убили и сожгли
[305]. Крематории же в это время жгли трупы цыган, чей лагерь был полностью ликвидирован накануне. По третьей версии (Л. Коэна), Каминского убили 14 августа — в то время, когда он решил обойти свою территорию с целью предупредить об очередной отсрочке.
Маловероятно, что убийство Каминского не связано с восстанием. Весьма вероятен тут и донос, приписываемый польскому капо М. Мораве или С. Шавиньскому
[306]. Так или иначе, но политический отдел, видимо, напал на его след и первым нанес удар, но такой, чтобы «производственный процесс» не пострадал (переезд на крематории стал первым таким ударом, а сентябрьская селекция — третьим; несостоявшаяся октябрьская должна была стать сокрушительным четвертым).
Каминский был главным стратегом и организатором восстания на крематориях. Большим подспорьем ему была та относительная свобода передвижений по лагерю, которой он как капо (а одно время и оберкапо всех крематориев) пользовался. У него был личный контакт с женским лагерем (в частности с Розой Роботой), с польским лагерным подпольем
[307], а через него — и с партизанами.
После смерти Каминского руководство подготовкой восстания и самим восстанием перешло к другим — и скорее всего к нескольким лицам сразу, среди которых определенно были Градовский, Доребус (Варшавский) и Гандельсман.
Залман Левенталь, светский человек с очень левыми взглядами, много страниц посвятил восстанию и его подготовке. Особенно проникновенно он пишет о Йоселе Варшавском, которого лично знал еще в 1920–1921 годах как коммуниста и одного из вожаков рабочего профсоюзного движения всей Варшавы. Позднее Йосель переехал в Париж, где сотрудничал с коммунистической прессой. Левенталь характеризует его как «очень интеллигентного человека, выделявшегося своим хорошим спокойным характером. Вместе с тем его душа пылала от готовности к борьбе». Имя «Иосиф Варшавский» было его конспиративным псевдонимом еще со времен классовой борьбы в Варшаве (другим его прозвищем было «Йоселе ди мамелес» — «маменькин сынок»), а по-настоящему его звали Иосиф Доребус. Он родился в 1906 году в Жирардуве.
Его ближайший друг, дамский парикмахер и тоже коммунист, Янкель Гандельсман, родился в 1908 году в Лейпциге, жил в Радоме, учился, как и Лангфус, в йешиве в Сандомире, за что его в шутку звали «коммунистом-ешиботником» или «социалистом закона Моисеева». В поисках работы оба эмигрировали в 1931 году во Францию. В Париже, оставаясь польскими гражданами, были активистами еврейско-иммигрантского профсоюзного движения и «Культур-лиги». После оккупации — оба активисты французского Сопротивления, оба были арестованы и интернированы. 2 марта 1943 года депортированы из Дранси и прибыли в Аушвиц 4 марта
[308].
Как одного из лучших во всей «зондеркоммандо» упоминает Левенталь и Залмана Градовского, а в связи с подготовкой восстания и как «своих самых близких», тех, чью память он хочет особо почтить, — Лейба Лангфуса из Макова-Мазовецкого, Айцека Кальняка и Лейба-Гершко Панича из Ломжи и Иозефа Дережинского из Лунны.
Л. Флишка и Б.-А. Сокол — правда, с чужих слов — воспринимают Градовского даже как единственного и главного руководителя восстания
[309]. Имена Градовского, Панича, Йецкеля Рыбака и Моше Соботки называет М. Забочень
[310]. Имя Хенрика Фуксенбруннера из Кракова, хорошо знавшего окрестности Аушвица, приводит Ш. Драгон
[311]. В этом же контексте всплывает еще и имя Давида Финкельштейна
[312].
Ф. Мюллер называет еще два имени — Юкла Врубеля и польского капо (еще со времен Аушвица-1!) Владека. То был Владислав Томичек, в прошлом польский коммунист, — единственный нееврейский член «зондеркоммандо», которому евреи доверяли и которого посвятили в свои планы. Долгое время он был главным связным «зондеркоммандо» с польским подпольем. Гестапо следило за ним и, подозревая в связи с коммунистами и с подпольем, дважды забирало к себе — в 11-й блок основного лагеря. В августе 1943 года он «вернулся» в крематорий в последний раз — уже в мешке
[313].
Есть множество свидетельств и о чрезвычайно большой роли в подготовке и проведении восстания бывших военнослужащих — греческих евреев (среди них было много военных) и советских военнопленных. Так, согласно Лангбайну, в выработке плана восстания участвовали два греческих офицера, одного из которых звали Александро (по другим сведениям — Альберто) Эррера из Ларисы
[314]. Исаак Кабели, впоследствии профессор Афинского университета, называл и такие имена: Йозеф Барух, Йозеф Леви, Морис Аарон, Иухак Барух, Сам Карассо и Йоштов Якоэль. О Барухе вспоминает и Я. Габай.
Он же говорит и о советском военнопленном майоре (еврее по национальности) из крематория II
[315], а Ш. Драгон — об одном русским «полковнике»
[316] и еще об одном французе с опытом испанской войны за плечами
[317]. Но один свидетель — Элеазер Айзеншмидт — в качестве единоличного руководителя восстания называет советского военнопленного-еврея, майора по званию и артиллериста по военной специальности, воевавшего еще в Сталинграде
[318]. Его имя, увы, осталось неизвестным, но возможно это Н (Николай?). Мотин — единственный советский военнопленный, чью фамилию в своей статье о сопротивлении в Аушвице называет М. С. Забочень
[319]. Или Филатов, о котором вспоминал Й. Айгер
[320].
