— Она в своей комнате, сынок. Я покажу, где это, а Назефри тем временем поможет молодым дамам расположиться и приготовит что-нибудь поесть.
— Назефри? Приготовит?
— Я тоже был удивлен, — прокомментировал ситуацию Камилли.
— Пойдем, пойдем, мой мальчик. Не хочу тратить твое драгоценное время.
Урджин не обратил никакого внимания на его "отцовский" тон и слова "мальчик" и "сынок". Он, по какой-то причине, изначально стал воспринимать этого человека, как почтенного господина, учителя или наставника. Урджин был наслышан о нем от Эсты, но никак не ожидал, что в его кампании он будет чувствовать себя именно учеником.
Ромери повел Урджина вглубь, по коридорам.
— Я пытался ее расшевелить, заставить работать, выкладываться на тренировках, но она словно утратила себя. Совершенно не думает о том, что делает. Я даже запретил ей приближаться к пульсарам. И знаешь, что? Я ни разу не видел ее слез. Душа-то у нее плачет, а вот слез нет. Я бы не повел тебя к ней, если бы не был уверен в том, что ты останешься.
— А сейчас Вы в этом уверены?
— Она рассказала о заседании и о том, как ты спас ее Родину. Она все никак не могла поверить, что ты все-таки сделал это. Честно. Я знал, что если ты прилетишь за ней, все будет хорошо. Я рад, что ты здесь.
— А Назефри? Почему она так доброжелательно настроена?
— Она сразу сказала Эсте, что все это — игры Фуиджи. Она ни на секунду не поверила в то, что ты мог бросить ее сестру.
— А Камилли?
— Он по большей части не вмешивался. Сказал только, что если ты сам не прилетишь сюда, он притащит тебя за шиворот и выбьет из тебя все мозги.
— Это в духе Камилли… Она ненавидит меня?
Ромери искренне улыбнулся его вопросу.
— Это тебе выяснять, не мне.
— А где Зафир?
— Зафир? Его здесь не было. А ты его видел?
— Да, на Олмании он был рядом с ней.
— Интересно… Эста и словом не обмолвилась о том, что видела кузена.
— Он влюблен в нее.
— Кто? Зафир? Нет-нет, ты что-то путаешь. Он не может быть влюблен в Эсту.
— Это почему же?
— Потому, что он любит другую женщину.
— Вы ее знаете?
— Да, знаю.
— Но вел он себя, тем не менее, странно. Мы чуть было не подрались.
— Он защищал Эсту. Он ее брат — это его долг. Он просто не понял того, что вижу я.
— И что же Вы видите?
— Даже, если бы ты очень захотел жить без нее, все равно бы не смог. Это большее, чем ты сам. И ни ты, ни она не можете этим управлять.
— Вы знаете что-то, чего не знаю я?
— Я чувствую это. Большего сказать не могу.
Учитель остановился возле небольшой двери и достал электронный ключ.
— Я никогда не говорил ей, что у меня он есть. Теперь, я думаю, его можно отдать тебе.
— Спасибо.
— Иди сынок.
Ромери развернулся и пошел прочь.
Дверь перед Урджином распахнулась. Полумрак, маленькая комнатка, небольшая разостланная кровать и она, стоящая перед зашторенным окном спиной к нему.
Урджин остановился в дверях.
— Могу я войти?
— Ты ведь уже воспользовался ключом, почему же сейчас спрашиваешь?
— Посмотри на меня.
Она не ответила и не повернулась. Дверь за Урджином закрылась, и они оба погрузились в полумрак.
— Когда ты обо всем узнала? Или ты изначально была в курсе?
— Нет, не была.
— Когда же?
— Это пришло ко мне в тот же день, когда я почувствовала, наконец, потоки энергий. Я не призналась тебе, что не просто их ощутила, я их увидела. И потом я их видела, но только в те моменты, когда мне было особенно хорошо рядом с тобой. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Когда мы занимались любовью?
— Да. И эти потоки были голубым и зеленым. Они сливались в пространстве, окрашивая все в красивый бирюзовый цвет, пронизывая нас с тобой. Зеленый — это мой поток. У всех навернийцев потоки зеленые. Тогда же я все и поняла.
— Почему мне не сказала?
— Ты бы отвернулся от меня.
— Ты не могла этого знать наверняка.
— Неужели? И тебе было бы все равно, что твоя жена не наследница, а полукровка? Что какая-то безродная стала причиной всех твоих несчастий? Расстроила твой брак с Клермонт? Поставила тебя в зависимость от обязательств?
— Возможно, я бы вспылил. Но не больше. Я бы не выгнал тебя, не отрекся, и тем более, не бросил бы. Неужели ты этого тогда не поняла?
— Тогда мы едва ли знали друг друга. Ты лучше, чем я, должен знать, что хороший секс не способен спасти отношения, построенные на лжи.
— Но это было нечто большее, чем хороший секс. Не так ли?
— В любом случае, тогда я все для себя решила: если бы Науб подтвердил мои предположения, мы бы с тобой никогда больше не увиделись. Я дала себе слово, но все же нарушила его. Науб рассказал, как меня усыновили, что я родилась со Стефаном в один день, и как Совет Всевидящих остановил войну между Навернией и Олманией за одно простое обещание: я должна была вырасти наследницей. Небольшая плата за жизни миллионов. Мои родители приняли счет и оплатили его. Так я стала той, кто я есть. Дядя и Назефри, которой я все рассказала, убедили меня подождать. Они говорили о том, что это все — игры Совета, и у каждого поступка есть свои причины, а в моем случае — причины должны быть очень вескими. Я хотела во всем разобраться. Узнать, зачем нужно было женить доннарийского Наследника на безродной полукровке.
— Не в этом была основная причина.
— А в чем, по-твоему?
— Ты влюбилась в меня. Ты хотела, чтобы я остался с тобой не по принуждению, а по собственному желанию. Ты хотела, чтобы я принял тебя такой, какая ты есть. Науб наверняка тебе сказал, что если я полюблю тебя, происхождение твое будет волновать меня меньше всего на Свете. Потому ты вернулась и ничего не сказала. Я чувствовал, что с тобой что-то происходит, но ты замкнулась в себе и не впустила меня. Ты и не беременела поэтому. Боялась, что этим только сделаешь хуже, углубишься еще больше в обман. И поэтому ты рисковала жизнью ради тех полукровок. Ты всегда все делала для этих детей, но потом чувство вины совсем ослепило тебя. Ведь ты была одной из них.
— Ты прав. Я продолжала тянуть время, и, в конце концов, поняла, что погрязла в этом, как в трясине. Когда ты улетел вместе с Камилли, я приняла решение, наконец, оставить тебя в покое. Я собиралась покинуть Доннару на следующий же день, подписав все бракоразводные документы.
