Фактически подтвердил обвинения Газданова выступивший в защиту Берберовой ее «большой личный друг» (Р. Гуль) Б. К. Зайцев. В январе 1945 года он писал Бунину:
Яков Борисович [Полонский] занимается травлей Нины Берберовой. Эта уж нигде у немцев не писала, ни с какими немцами не водилась, на собраниях никаких не выступала и в Союзе сургучевско-жеребковском
[813] не состояла. Тем не менее, он написал в Объединение писателей, что она «работала на немецкую пропаганду»! Ты понимаешь, чем это пахнет по нынешним временам?
Очень противно. Мы жизнь Нины знаем близко. Решительно никаким «сотрудничеством», даже в косвенной форме, она не занималась, а по горячности характера высказывала иногда «еретические» мнения (нравились сила, дисциплина, мужество)
[814], предпочитала русских евреям и русские интересы ставила выше еврейских
[815].
Остается только гадать, каким образом успехи нацистов способствовали защите «русских интересов».
В 1942 году Берберова писала вывезенному из-под Ленинграда в Германию и как бы возникшему из небытия Р. В. Иванову-Разумнику: «Мы уже очень давно не видели никого, кто бы приехал по доброй воле из чумных мест. А вот уже скоро 3 года, как не видали ни газет, ни книг оттуда. Есть у меня кое-кто из друзей, кот[орые] сражаются на восточном фронте сейчас. Вести от них — самое волнующее, что только может быть. Здешняя наша жизнь — одно ожидание»
[816].
Опять-таки, трудно представить, что Бунин или Алданов могли причислить к своим друзьям тех, кто «сражался» вместе с нацистами против хотя и Красной, но все-таки русской армии.
Симпатии Берберовой к тогдашним победителям остались, по-видимому, платоническими. В пронацистских изданиях она не печаталась — впрочем, почти ничего и не писала в годы войны. А разговоры или частная переписка юридически никому в вину вменены быть не могут. Другое дело — репутация. Она могла быть у писателя, возлагавшего какие-то надежды на гитлеровцев, уничтоживших впоследствии, в числе прочих, ряд русских литераторов — евреев (И. И. Бунакова-Фондаминского, Р. Н. Блох, М. Г. Горлина, Ю. Фельзена) и неевреев (одного из зачинателей Сопротивления Б. В. Вильде-Дикого, Е. Ю. Кузьмину-Караваеву), испорчена навсегда
[817]. Очевидно, это и обусловило публикуемое ниже письмо Берберовой Алданову, пользовавшемуся высоким моральным авторитетом в литературной среде, в котором она стремилась опровергнуть выдвигавшиеся против нее обвинения. Копии были направлены ею оказавшимся за океаном и, видимо, считавшимся ею влиятельными в моральном и материальном (издатели и сотрудники «Нового журнала» и «Новоселья») литераторам.
Письмо это привело скорее к обратному результату. Нельзя не согласиться с приведенным выше мнением Газданова о находившей иногда на Берберову глупости. Кроме собственноручного и весьма нелепо аргументированного признания в сочувствии нацистам, оккупировавшим Францию, худо ли, хорошо ли, но дававшую на протяжении 20 лет приют русским изгнанникам, эта якобы последовательная противница «тов. Сталина» (с. 15) сообщала, что возлагала какие-то надежды на союз СССР и Германии. А чего стоит ее рассуждение о том, что ведь и Алданов имел квартиру из шести комнат; значит, подозрения о темных источниках доходов ее мужа, Н. В. Макеева, беспочвенны (в эмигрантской среде сложилось мнение, что благополучие своей семьи сотрудник Лувра Макеев построил на торговле конфискованными у евреев картинами). Но ведь Алданов был одним из самых популярных эмигрантских писателей в межвоенные годы и одним из немногих, кто мог жить на литературные заработки. Сама же Берберова писала, что не опубликовала с начала войны ни строчки и не заработала ни сантима. Тем не менее ее жизнь в годы войны с материальной точки зрения выглядит более благополучной, чем в годы предвоенные или послевоенные. Во всяком случае, никогда у нее не было шестикомнатной квартиры в Париже; при этом большую часть времени она проводила в своем деревенском доме. Разумеется, материальное благополучие криминалом не является, и никакого формально-юридического обвинения против Макеева выдвинуто не было; речь идет о таком «эфемерном» понятии, как репутация.
Никакого «отпущения грехов» и даже ответа на обширное берберовское послание не последовало. Просто через несколько лет все всё забыли. Или сделали вид, что забыли. Кроме самой Берберовой, которая не могла забыть и простить своего унижения. Расквиталась она с «обидчиками» в «Курсиве». Копии ее письма Алданову от 30 сентября 1945 года были адресованы Вишняку, В. М. Зензинову, Г. П. Федотову, С. Ю. Прегель, М. О. Цетлину, М. М. Карповичу и А. А. Полякову. Разговоры о ее письмах с приглашением в оккупированый Париж, как уже упоминалось выше, шли от Бунина и Адамовича. Методы «сведения счетов» стереотипны — это или обвинения в симпатиях к Советам, Сталину или хотя бы к социализму, или стремление принизить литературное значение свидетеля берберовского позора. Иногда частичка правды перемешивается с изрядной долей лжи, иногда ложь присутствует в чистом виде.
Таким образом Алданов оказывается всего лишь автором статьи об эмигрантской литературе; о поэзии Бунина сообщается, что это — подражание Я. П. Полонскому, вдобавок к бунинскому «полному до краев ночному горшку» (с. 298) говорится о том, что его «распад» начался 12 февраля 1945 года, когда за ним заехал С. К. Маковский, чтобы отвезти «к советскому послу Богомолову пить за здоровье Сталина» (с. 299). Однако в это время Бунин все еще жил в Грассе. Можно было бы предположить крайне маловероятную возможность того, что Бунин специально приехал в Париж, чтобы сходить к советскому послу, оставшись при этом не замеченным никем в Париже. Более вероятно, однако, что это просто выдумка Берберовой. В «протоколе» визита группы эмигрантов во главе с В. А. Маклаковым в советское посольство 12 февраля 1945 года ни Бунин, ни Маковский не значатся
[818]. Крайне злобно изображен в «Курсиве» Зензинов. О Федотове в «Биографическом справочнике» первым делом сообщается, что он был социал-демократом в 1905 году, о Вишняке, что он был одним из «сотрудников-специалистов по русским делам в журнале „Таймс-магазин“ — несмотря на свои социалистические убеждения» (с. 646). Софья Прегель в «Курсиве» не упоминается, «зато» в письме к Вишняку Берберова уточняет, что, «кажется», она приходится сестрой тому Прегелю, которого несколько раз допрашивала комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Это — стиль «железной женщины». Она ничего не забывала и ничего не прощала. Для сведения счетов использовались любые «подручные средства».
