Что я знал о недоброкачественном поведении Н. Н. за время оккупации? — Как и другие, я, во-1‐х, слышал, что она приглашала не то к литературному сотрудничеству, не то к чему-то другому, связанному с признанием и примирением с наци, Бунина и Адамовича; во-2‐х, что Макеев делал недурные дела с немцами и настолько далеко зашел в желании приспособиться к ним, что даже переименовал себя в «фон» Макеева; и, наконец, в 3-их, что от таких «неправедных» трудов у четы М[акеевых] оказались «палаты каменные» в форме особняка в центре Парижа на рю Миромениль.
Я отнюдь не склонен придавать полную веру всем словам и заявлениям Берберовой. Кое-что в них меня даже возмущает (например, — полная безучастность к судьбе евреев вообще и примирение с отдельными случаями террора, свирепствовавшего с первого же дня: «Марианну услали сейчас же», — отмечает сама Б[ерберова], — вплоть до того, как, вместе со все-французским умонастроением, изменилась и политическая ориентация Нины Никол.); другое же звучит неправдоподобно и даже комично: «мы (?) были слишком разочарованы парламентаризмом… Россия была с Германией в союзе — это тоже обещало что-то новое (?). Мы (?) увидели идущий в мир не экономический марксизм и даже не грубый материализм» и т. д. Это все «разговоры для бедных» и — дисгармонирует с очень умно и ловко составленным документом.
Но если ВСЕ три основания, на которых покоются наши суждения, формально опровергаются, мы не имеем, мне кажется, права настаивать на своих суждениях, не попытавшись их проверить.
Что Б[ерберова] думала про себя, никто не знает и, в конце концов, не существенно. Существенно ее внешнее оказательство. Зная, что и как пишет мистер Седых — сегодня поп, а завтра раввин, — я не стал бы полагаться на его единоличные заявления. Я хотел бы вновь перечесть письмо, которое мне зачитал Александр Абрамович [Поляков] — от Адамовича. Там, мне кажется, содержится некое не вполне категорическое, но все же указание на полученное им от Б[ерберовой] письмо с предложением. Может быть, у Вас имеются другие данные или даже источники осведомления. У меня их не было, и я их не знаю. — Но по этому пункту Б[ерберо]ву можно «оставить под подозрением», в худшем случае, но никак еще не осудить.
Второй пункт о «фон» М[акееве] представляется мне столь убедительно объясненным — и опровергнутым, — что я рекомендовал бы с ним не считаться по крайней мере до получения от Якова Борисовича его версии: откуда он взял своего «фона»?
Наконец, третий пункт, о доме на Миромениль, убедителен только в том отношении, что Макеева никто к суду не привлек, не арестовал и проч. Несомненно, что он имел дела с немцами, «жил» ОТ немцев, даже если получал деньги в конторе Лувра. Меня справедливо считают морально-политически мало терпимым ко всяким дельцам и делишкам. Макеев, как Вы знаете, не герой моего романа: я не был его шафером на плюс первой свадьбе и не обелял его растраты с «христианской» точки зрения. И сейчас он мне мало привлекателен. (Я знаю, что в Швейцарии он произвел недавно отвратительное впечатление на Кускову
[874].) Но я убежден, что в той или иной мере НЕ жили от немцев во время оккупации и режима Виши только немногие: либо «фанатики», либо счастливчики. Формально все общались через французские учреждения с немцами. И, потому, желая быть беспристрастным, я не стал бы поддерживать против Б[ерберовой] обвинения в коллаборации с немцами на том основании, что и она косвенно обогащалась и обогатилась «благодаря» Макеевским сделкам, или проделкам. Иметь большой особняк на Миромениль одно, иметь же там квартиру, хотя бы о 6 комнат, — совсем другое.
Письма Бунина и Адамовича, которыми Б[ерберова] заручилась, стоют, конечно, немногого. Но проверить данные, которыми мы располагали о Б[ерберовой], — если и у Вас нет ничего другого, как у меня, — мне кажется, показуется. Если Вы не послали копии ее письма Полонскому, пошлите, не откладывая. Постарайтесь получить контр-реплики на реплики Б[ерберов]ой и со стороны людей не в драке, показания которых могли бы быть внутренне убедительными. Я предполагаю в письме к Амин[аду] Петров[ичу]
[875], которое напишу на днях, запросить его обо всей этой истории. Я ему верю.
* * *
Уверен, что я Вас вдвойне не удовлетворил: и по содержанию своего «впечатления», и аргументацией. Бога ради, не говорите даже себе, а не то, что другим, что я «защищаю» Берберову. Отнюдь нет!!! Будь я в Париже, я, вероятно, перестал бы с нею общаться. Но в обладании тех данных, которыми я обладаю, я не стал бы доказывать, что она и Мережковский были более или менее одним и тем же. Как я считаю вредным плодить лишних антисемитов, выдавая за антисемитов и тех, кто всячески открещивается от того, так я бы не стал общественно-политически настаивать на том, что коллаборационистами являлись и те, кого фактически никак нельзя уличить в том. Всякое сомнение должно идти в пользу подозреваемого не потому только, что это догма всякого правосудия, — но и потому, что во всяком массовом явлении вы вынуждены пользоваться этой предпосылкой, чтобы не погрязть окончательно в «третейских судах» и проч. В порядке личном я вынес бы одно решение, даже если бы «улики» были не на все 100 % убедительны, но в порядке общественном, как и в случае с Вольским
[876], я не был бы столь категоричен.
