В 1930‐е годы Бурцев выступает против нацизма и его неотъемлемой части — антисемитизма. Он участвует в качестве свидетеля в Бернском процессе 1933–1935 годов, на котором была доказана подложность пресловутых «Протоколов сионских мудрецов», состряпанных в свое время в недрах царской охранки и использованных гитлеровцами. Вместе с Бурцевым свидетелями обвинения были П. Н. Милюков, Б. И. Николаевский, С. Г. Сватиков. А в 1938 году Бурцев издает в Париже книгу «„Протоколы сионских мудрецов“ — доказанный подлог» с недвусмысленным подзаголовком «Рачковский сфабриковал „Протоколы сионских мудрецов“, а Гитлер придал им мировую известность». Неудивительно, что Бурцев стал объектом травли со стороны нацистского ведомства, занимавшегося внешней пропагандой. После захвата нацистами Парижа Бурцева вызывали в гестапо, но, вероятно, в связи с преклонным возрастом отпустили. Умер Бурцев в 1942 году в парижском госпитале для бедных от заражения крови, не дожив месяца до своего 80-летия.
Огромный архив Бурцева разошелся по различным архивохранилищам. Наиболее значительные его части оказались в Гуверовском институте Стэнфордского университета (США) и Госархиве Российской Федерации (ГА РФ), некоторые материалы — в РГАЛИ и РО ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН. В ГА РФ хранится та часть бурцевских бумаг, которая попала в Россию в составе эмигрантского Русского заграничного исторического архива (Пражский архив)
[347] после Второй мировой войны. Фонд Бурцева в ГА РФ насчитывает свыше 2 тыс. единиц хранения. Среди них — рукописи работ Владимира Львовича, в том числе воспоминаний «Борьба за свободную Россию», исследования «Протоколы сионских мудрецов», десятков статей на политические и исторические темы. Большинство их опубликовано. Значительная часть архива — подготовительные материалы к работам Бурцева: копии документов Департамента полиции, газетные вырезки, анкеты революционеров и т. д. Еще один блок материалов относится к деятельности Бурцева по разоблачению провокаторов — списки провокаторов, материалы, собранные для расследования провокаторской деятельности отдельных лиц. Наибольший интерес, на мой взгляд, представляет переписка Бурцева. Среди сотен его корреспондентов — старые революционеры, политические деятели различных направлений, писатели, историки. Назову лишь некоторые имена: О. В. Аптекман, А. Н. Бах, Г. А. Лопатин, П. А. Кропоткин, С. М. Степняк-Кравчинский, В. Н. Фигнер, Г. В. Плеханов, Ю. О. Мартов, Б. В. Савинков, В. М. Чернов, П. Н. Милюков, Л. Н. Андреев, А. В. Амфитеатров, П. Д. Боборыкин, И. А. Бунин, А. И. Куприн, М. Н. Покровский, С. П. Мельгунов, В. И. Семевский и многие другие.
Ниже публикуется несколько писем из той части архива Бурцева, которая хранится в ГА РФ. Все они относятся к периоду его третьей эмиграции. Для публикации отобраны письма, которые достаточно ярко характеризуют настроения и положение различных слоев эмиграции в разные годы ее существования, дают представление о том, почему в принципе была нереализуема бурцевская идея о единстве эмиграции. Размышления авторов некоторых писем о сущности большевизма, о влиянии революции и Гражданской войны на судьбы нашей страны звучат весьма современно и могут быть интересны не только специалистам, но и широкому читателю. Наконец, корреспонденты Бурцева — люди, оставившие заметный след в российской истории и литературе, и публикуемые письма послужат дополнительным материалом для характеристики их политических взглядов и жизненных обстоятельств.
Многие корреспонденты Бурцева — Л. Н. Андреев, И. А. Бунин, А. И. Деникин, П. Н. Врангель и др. — в специальном представлении не нуждаются.
Несколько слов о Е. Д. Кусковой. Екатерина Дмитриевна Кускова-Прокопович (1869–1958) — единственная из корреспондентов Бурцева, кто покинул Россию не по своей воле. В 1922 году она была арестована по делу Всероссийского комитета помощи голодающим, приговорена вместе с мужем, С. Н. Прокоповичем, к расстрелу, который был заменен им высылкой за границу. Подробно история высылки членов комитета изложена в статье М. С. Геллера
[348].
Имя Кусковой стало едва ли не нарицательным и с детства известно каждому школьнику по стихам Маяковского. Редко кого столь часто в негативном плане упоминал В. И. Ленин — начиная с критики им «экономизма» Кусковой и Прокоповича и заканчивая его прямым указанием о разгоне Всероспомгола. В результате Кускова не удостоилась даже статьи в Советской исторической энциклопедии. Как справедливо заметил М. С. Геллер, биография Кусковой еще ждет историка. Возможно, публикуемое ниже письмо послужит материалом для будущего биографа этой выдающейся личности.
Большинство публикуемых писем — подлинники. Аутентичность двух писем, представленных в архиве Бурцева машинописными копиями (№ 2 и 7), бесспорно подтверждается сопутствующей перепиской. Письма публикуются в хронологическом порядке.
№ 1
Л. Н. Андреев — В. Л. Бурцеву
[Нейвала], 9 сентября 1919 г.
[349]
Дорогой друг, милый Владимир Львович!
Был я в Гельсингфорсе, видел там Вашего посланца, видел много людей и людишек, много говорил, еще больше слушал — и ожидания мои оправдались: для меня работы в Гельсингфорсе и вообще здесь — нет. В письме я не решаюсь говорить о том, что такое новое С[еверо]-З[апад]ное правительство, но мое отношение к нему совершенно отрицательное. Самая история возникновения его под грубым давлением извне
[350], самочинное, вопреки декларации Колчака, признание независимости Эстонии
[351], наконец, серенький состав при наличии таких темных пятен, как Н. Иванов
[352], внушают большие опасения за будущее. Опять-таки не решаюсь говорить о подробностях и развивать мою мысль, но во всяком случае с ними я работать не могу, если бы даже они были способны к работе. Но и этого пока не видится. Между прочим, они предлагали портфель м[ини]стра пропаганды И. Гессену
[353], но он отказался; меня все гельсингфорские немного боятся, как, вероятно, множество людей дружески боится Вас — Вашей прямоты и яркости. Когда читаю Ваши великолепные, прямые и честные обличения союзников, я думаю с улыбкой: сколько заячьих сердец с ужасом читают эти строки и шепотом осуждают дерзость неукротимого Бурцева! Антанта нас кормит, Антанта может быть когда-нибудь окажет нам помощь, а он такое говорит почтенной Антанте — даже требует!
[354] И самое печальное, что я увидел и почувствовал, это жестокая приниженность, почти нищенская поза, в какую охотно становятся многие весьма даже порядочные люди.
