Да многое можно было бы рассказать из этого кошмарного периода. Да вот нет времени писать воспоминания. Одним словом: мы не приемлем эмиграционной среды, за исключением крошечных участков она сплошь реакционна и сплошь мечтает о реставрации. Пример — П. Б. Струве, когда-то бывший нашим другом, а теперь готовый идти с немцами и японцами на Россию
[373]. А мы — душою с Россией, ею живем и в ней ищем самоочищения. Ибо глубоко верим, что зараза большевизма сидела в самом народе, а не только в его вождях. Глубоко также верим, что он самоочистится, уже очищается, и сделает это глубже, прочнее, вернее — без помощи Национ[альных] комитетов и в особенности «национально-фашистских» спасителей. А ведь что греха таить: фашизму сочувствует большинство «национально-мыслящих». С ними нам не по пути. Останемся с демосом, хорошо видя все его гнойники, отвратительные язвы. Но — с ним. И если будет малейший просвет, малейшая возможность работы там, работы нашей всегдашней — культурной, государственной, кооперативной — мы будем там. И на белом коне въехать туда не мечтаем. Мы — стары. Можем умереть тут, все же революцию не проклиная: есть ведь «лучшие люди» («я — революционер»), [которые] шли к ней, хотели ее, звали ее и ждали ее. Она и пришла — в образе диком, иной и быть не могла. Но мы уж будем с ней… Сами ведь немало потрудились для нее и отрекаться от нее не хотим и не можем: околачиваясь все время то в подполье, то около подполья, знали его хорошо, знали, куда шли, знали и то, что победа его сразу счастья России не принесет. Народу нужно было по всему ходу вещей и по преступности самодержавия через этот ад пройти и… все познать опытом, очиститься для новой жизни. В эту новую жизнь верю, если подлецы из «Mein Kampf» не схватят за горло выздоравливающего. А если схватят — поступим так же, как когда-то поступили Вы, и иначе поступить не можем.
Вот Вам краткая исповедь и отчет в нашем «большевизанстве». Поверьте, его грязь ненавидим не меньше, чем Вы. Но… Не верим, чтобы отмыть ее могли слезливые прачки из «Национ[альных] союзов и комитетов»: не те руки.
Все. С Россией поддерживаем крепкие связи. Еще кое-кто жив там и верит так же, как и мы, в воскресение, в спадение чешуи большевизма.
Недавно узнала, что обширный архив Вас[илия] Як[овлевича] «приобретен» Музеем революции, где работает Бонч-Бруевич
[374]. Не думаю, что это тот архив (небольшой), кот[орый] оставался у Эмил[ии] Венц[еславовны]
[375]. Очевидно, это архив, кот[орый] В[асилий] Я[ковлевич] когда-то передал покойному Срезневскому
[376]. Как Вы думаете? Эмил[ия] Вен[цеславовна] написала воспоминания о своем муже. Вряд ли они могут быть сейчас изданы. Сама она живет в Ленинграде и завалена работой: дает уроки английского языка отдельным лицам и группам рабочих, кот[орые] азартно учатся языкам. Этой работой она очень довольна. Душой же живет, посещая Волково кладбище, — душа ее прекрасная, детская — там.
С[ергей] Н[иколаевич] написал огромную книгу о хозяйстве России с критикой политико-экономических доктрин коммунизма. 45 печ[атных] листов. Ее должен был издать здешний Славянский институт. Теперь этого — к горю нашему — сделать нельзя: страна маленькая и ссориться с «Великой Россией» — не желает…
[377] Французы и англичане тоже предпочитают издавать Веббов
[378], а не критику.
Будьте здоровы, очень благодарю за письмо, за привет! С[ергей] Н[иколаевич] шлет Вам лучшие пожелания. Крепко жму Вашу руку.
Пред[анная] Вам Ек[атерина] Прокоп[ович]
Можно же ставить такую печать, на кот[орой] немыслимо прочесть адрес!! 18 или 13? Читаю по догадке.
ГА РФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 356. Автограф.
№ 7
В. Л. Бурцев — А. И. Деникину
Париж, 25 февраля 1938 г.
Глубокоуважаемый Антон Иванович!
Посылаю Вам только что вышедшую мою книжку о «Сионских протоколах»
[379]. Знаю, что Вы от эмигранта антибольшевика ждете издания на другие темы. За эти последние годы я несколько раз подготавливал полностью номера «Общего дела» и «Ла Коз Коммюн»
[380] на жгучие современные темы, но ни разу не удавалось мне довести дело до конца. Начатые номера не были изданы. Материалы старели. С течением времени начиналась новая попытка издать что-нибудь на современные темы и не удавалась. Идти на какие-нибудь компромиссы направо или налево не могу: шея не гнется. А было что сказать по страшным совершавшимся событиям. Вот и теперь я накануне новой попытки. Не знаю, смогу ли довести ее до желанного конца. Мы живем в нелепое время. Из рук валятся самые блестящие идеи. Приходится молчать, когда камни вопиют. Но зато, если мне в ближайшее время удастся выпустить несколько номеров, это будут пламенные номера.
