Лицо молодой, еще совсем юной женщины, покрылось пунцовыми пятнами, теперь руки к груди прижимала она и рыдала навзрыд.
С этого дня больше никто и никогда не заставлял Настю снимать медальон. Это было ее исключительное право — носить «железку».
IV
Настя нахмурилась, даже глазами сверкнула. Аня пожала плечами.
— Ну ладно, ладно, носи свое железо. А я куплю себе медальон с «Нефертити» — всю жизнь мечтала иметь такой! Ого! Нет, нет… слишком дорого! Обойдусь…
Не успела она договорить как старик — Шах, хрустя суставами, тяжело поднялся с ковра и, шаркая остроносыми туфлями о глиняный пол, подошел… и уставился на Настю.
Настя насторожилась (и этот уставился, будто увидел призрака… — подумала она), не сводя со старика взгляда.
Вдруг его тощая бородка затряслась, старческие глазки увлажнились, а белые тонкие губы что-то быстро, быстро забурчали. Он ближе подступил к Насте, — почувствовав его старческое дыхание, — она поморщилась. Ей показалось, что она не только видит собственную смерть, но ещё и чувствует ее зловонное дыхание.
Инстинктивно подалась назад.
Но старика что-то интересовало, и он еще больше подался вперед, чуть ли не слился с ней воедино. Он был такой маленький, щупленький, сухенький, как те мумии, что она видела в музее…
Настю передернуло от брезгливости.
В какие-то доли мгновений, с неожиданной для старика прыткостью, он скрюченными, трясущимися пальцами дотянулся до Настиной шеи и резко перевернул медальон. Она едва не отпрыгнула от него, но удержалась, что-то заставило ее стоять и впиваться взглядом в этого человека, хотя по ее венам бежала холодная морозь.
Старик, вновь попытался дотянуться до медальона, и что-то просвистел сквозь оставшиеся пеньки зубов.
— Что он сказал? — повернувшись к таксисту, в один голос спросили подруги. — Что он сказал?!
— Он говорит, что это нельзя носить! Это знак…
— Какой знак?! — раздраженно оборвала его Настя.
— Знак беды!
— Какой!!!
— Его сын…
Она нервно дернулась.
— Какой сын? Откуда он мог знать этот «знак беды»? Я живу в Советском Союзе, в Узбекистане, за три тысячи километров! Никакого сына я и в глаза не видела… — выкрикивала она, чуть не плача.
Ее уже изрядно раздражало все, что происходило вокруг — испытывающие взгляды, рабское заискивание, заглядывание в глаза. Она устала от всего, устала от ощущения душераздирающего беспокойства, и постоянного влезания в ее жизнь, надоели эти пытливые, липкие взгляды! Нет, нельзя было ехать одним. В экспедиции, наверняка, не происходило бы подобного.
— Его сын! Какой? Кто он… его сын? — ее трясло, — Что он такое говорит?!
А в это время арабы заспорили. Ей показалось, они посматривают теперь на нее как-то зловеще.
Неприятная пауза затягивалась. Под испепеляющим Настиным взглядом лицо таксиста вновь покраснело. Секунда — другая он всё медлил, явно обдумывая, что стоит переводить, а что — нет. В какой-то момент Насте услышала: «Халас», это он пришикнул на старика, мол, ей и этого хватит! Затем, словно чего-то опасаясь, все же сказал:
— Его сын нашел это… это, — он кивнул на Жука, — в Асуане… а еще там была усыпальница… С его сыном был друг, русский, он нашел такую же монетку, как у вас! И этот почтенный старик говорит, что очень хорошо помнит, как сказал тогда сыну, что они должны вернуть все, иначе проклятие фараона ждет их, русский пообещал непременно вернуть…, но почему-то не сделал этого, не успел…, с ним что-то произошло! А через некоторое время его сын, — и таксист опять кивнул на старика, — ушел рано утром в горы. Он прождал сына до ночи, но тот не вернулся! Никто и никогда больше не видел его сына! Не искали, знали, что просто так мертвые не забирают живых. Поэтому старик умоляет вас, чтобы вы вернули это!
— Что?!
— Этот медальон! Его нужно вернуть!
У Насти поплыло перед глазами. Вернуть?! Кому?!
Казалось, она и слышит, и не слышит. Вернее сказать, слова она не слышала, она их каким-то необъяснимым образом видела! Всё, что говорили эти двое, в её сознании преобразовалось в видимые предложения, и они кружились вокруг неё, как ленты, длинными газетными строчками.
Водитель держал ее за руку, тараторил, убеждал и даже шептал, а старик всё тянулся и тянулся трясущейся рукой к ее горлу. Настя, бледнея, отстранялась…
Скептически наблюдая за всем происходящим со стороны, Аня резко оборвала их:
— Ага, как же! Как же! Вернуть! Чтобы он потом продал её медальон доверчивому туристу, как артефакт!
Но Аню никто не услышал, даже не заметил, словно ее вообще не было, словно она здесь ничтожная пылинка или глупейшее создание с микроскопическим умом. Но ее-то ум уже давно выстроил определенное суждение: что всё это является не просто странным, а даже очень странным! Анин женский ум и логика подсказывали ей, что они попали в какую-то странную историю и виной всему является этот злосчастный Настин медальон. Что-то за всем этим кроется? Что эти арабы могли знать, чего они не знают? Наверное, если бы они разгуливали по древнему Риму с лавровым венком Цезаря на голове, это вызывало бы меньший эффект, чем Настин медальон в Египте!
Старик не унимался, продолжал бормотать, а водитель переводил его слова, явно добавляя им трагизма:
— О, снимите! Он принесёт вам только несчастья! Снимите! Верните его! Верните его мне! — он в умоляюще жесте сложил свои большие ладони, брови острым углом сдвинул над переносицей, глаза наполнились мистическим ужасом. Он то смотрел на старика, то на Настю, то на медальон и все тряс и тряс своими ручищами с желтыми лопатками ногтей Настину руку.
«Ногти у него, — с отвращением подумала Настя, — как у мумии!»
Старик же, вновь проявляя чудеса прыти, дотянулся заскорузлыми пальцами до Настиной шеи и умудрился дёрнуть за кожаный шнурок. Она вскрикнула от боли и, хватая ртом воздух, прижимая к груди, чудом уцелевший в руке медальон, попятилась назад…
— Нет…, нет…, нет!
V
Она бежала по узким улочкам, с трудом пробиваясь сквозь толпу. Кого-то задевала, об кого-то ударялась, налетала на открытые двери, путалась в вывешенных на продажу коврах и одеждах, спотыкалась о мешки с фасолью и специями, что стояли возле каждой лавки. Мешки падали, содержимое их сыпалось под ноги прохожим, а она, не оборачиваясь, бежала дальше. Ей вслед неслись проклятия. Она их не слышала, и не понимала.
Ничего не понимала…
Обдавало холодным потом. Мокрые пряди волос налипли на лицо. Трясло от охватившего панического ужаса — люди, которых она видела все эти дни, или чье присутствие ощущала, все что-то хотели от нее. Их то требовательные, то едкие взгляды, заставляли ее содрогаться от одной только мысли — они все что-то знают, а она — нет… Она просто не знала, что им всем от нее надо! Неизвестность душила, давящей волной подкатывала к горлу. Удушающий протест вызывало все: и ночные гости, и «случайный водитель», что, словно скинув маску, вдруг в покаянной истерике заламывает руки и просит у нее прощения, как у «Госпожи», и при этом отлично понимает русский! И как понимает! А старик? Зачем ему понадобился медальон? Мамин медальон! Зачем?!
