Такого «подвоха» Сергей не ожидал — скальная порода на вид такая прочная, оказалась хрупкая как стекло, при каждом шаге она звонко трескалась и скользила под ногами. В попытке хоть как-то удержаться на сползающей вниз породе, им пришлось встать на четвереньки, и так чуть ли не ползком подниматься вверх, раня себе руки и колени об острые края камня.
— Это щебень — отработка из шахты. Здесь во времена фараонов добывали бирюзу, а вот там дальше гранит. Видишь… как карьер…
— Хорош же этот гранит, если он такой хрупкий, то ли дело наш среднеазиатский, гранит так гранит! — проронил Сергей. — А горы? Какие у нас горы!
Все красоты мира не променял бы он сейчас за горы, утопающие в утренней лиловой дымке…
…В тех горах, в маленьком городке с красивым названием Червак, жила его любимая жена. Сейчас она была на восьмом месяце, и Сергей надеялся успеть вернуться в Узбекистан к рождению дочери. В отличие от всех мужчин, он очень хотел именно дочку: такую же красивую, как его любимая жена Белла. Он даже приготовил для малышки имя и назовёт он её Надя, Надежда, как воплощение его надежд на счастье и любовь.
И, вспомнив о доме, о жене, о ребёнке, Сергей улыбнулся своему счастью.
А Хамид всё карабкался и карабкался вверх, каким-то немыслимым образом удерживаясь на скользящем склоне и, не поворачиваясь, подгонял его:
— Давай! Давай, ну же… ещё чуть-чуть…
Почти час изнурительного подъема по сползающему вниз щебню и вот они достигли практически ровной площадки. Небольшая утоптанная поверхность, как тропка, но на ней можно было спокойно передохнуть, перевести дух, собраться с силами и дальше карабкаться вверх. К удивлению Сергея, Хамид остановился, и через минуту, стараясь не смотреть вниз, направился по тропке в сторону заходящего солнца, лишь буркнув ему:
— Давай за мной.
— Ага, — также пробурчал Сергей.
Поднявшись на тридцать-сорок метров, они лишь изменили угол зрения, но в пейзаже ничего не изменилось. Те же скалистые горы и всё в том же безжизненном сером цвете, а белесое безмерно высокое небо, точно смеялось над ними, своей вечной недосягаемостью. И такая стояла тишина(!) — ни птичка не свиснет, ни пчелка не прожужжит. Не слышно даже шороха травы. (Да и какой шорох травы, если кругом только каменистая пустыня).
— Всё как вымерло! Мертвая зона! — Сергея охватила тоска, и почему-то вновь нестерпимо захотелось увидеть родные горы, где каждая травинка так мила, где каждый камень необычайно красив. У него ласково, томно так защемило в груди. «Вот вам и ностальгия! А я хвастал, что не страдаю аристократизмом, да ещё посмеивался над бабушкой Александрой».
Однажды…
Или нет, всё по порядку.
У его жены родственников всего ничего: только бабушка Александра. «Бабушкой» назвать её было сложно — статная женщина с невероятно прямой спиной и королевской грацией. В комнате бабушки Александры в сафьяновой папке хранились несколько пожелтевших от времени фотографий — всё, что осталось от былого величия древнего рода. А то, что этот род когда-то был не последний в России, Сергей узнал совершенно случайно.
Однажды вечером, за чашечкой чая, бабушка Александра ненароком в разговоре обмолвилась:
— Князь Юсупов был такой озорник! Такая душка! То в барышню нарядится, то в своём доме, на Мойке…, соберёт нас всех, да, и давай озорничать…
Внезапно за столом воцарилась гнетущая тишина, шуршание крылышек стрекозы, бьющейся о стекло, казалось рокотом реактивного самолёта. У Сергея от подобных слов перехватило дыхания.
И хоть время репрессий давно прошло, и «Хрущёвская оттепель» вроде бы полностью развеяла весь ужас над головами «бывших», но оказаться за одним столом с человеком, когда-то приближенным ко двору, к царственному дому Романовых, было немыслимо! И тем более ему — сироте, все родные, которого погибли во время Второй Мировой войны, а уж если этот кто-то теперь оказывался ему ближайшим родственником, то это была просто фантастика!
Бабушка Александра, не ожидавшая от себя подобной болтливости на старости лет, вся скукожилась, сжалась и сразу стала походить на старенькую черепашку, которая забыла, как прятаться в панцирь.
Первая нашлась Белла. Она, положив руку Сергею на плечо, тихо проговорила:
— Мы никогда об этом не говорим, и это для нас тайна за семью печатями. Ты первый. После революции бабушка и дедушка бежали в Турцию. Долго скитались, жили в Египте, Афганистане. Дед был известный востоковед, но нигде не находил себе места. Его всегда тянуло на Родину — не получалось жить на чужбине. В тридцать восьмом году, после двадцати лет скитаний, удалось вернуться в Союз. Но возвращаться в Санкт-Петербург было слишком опасно, поэтому пришлось обосноваться в Ташкенте. А потом война и мой дед, и мой папа ушли защищать Родину, ведь в нашем роду никогда не было трусов, правда, бабушка?
Бабушка Александра к этому моменту немного уже оправилась от собственного шока и, затаив дыхание, с любовью смотрела на внучку.
— Oui, Ma Chérie, — ласково произнесла она, — да, моя дорогая, да!
— Ах, вот откуда это «Ma Chérie»! — радостно подпрыгнул Сергей, хлопнув в ладоши. — Я всегда чувствовал, что всё это неспроста. А еще, бабушка Александра, в ваших движениях есть что-то такое, что всегда удивляло меня — вы как-то не так двигаетесь…
— Деточка, можно сменить одёжи, но не спрятать то, что ты впитал с молоком матери. Хорошо, что мы жили в такой глуши, где русских-то было наперечёт, поэтому никому не бросался в глаза мой столь явный «аристократизм».
— Вот-вот, точно! Аристократизм!
Они проболтали всю ночь. Под утро Сергею уже казалось, что вся их жизнь, все их странствия по миру и мытарства пережиты им вместе с ними. Он физически ощущал их боль, горечь потерь, их страх перед ссылкой и даже физическим уничтожением.
Слушая ее, Сергей наивно спросил тогда постаревшую, высохшую от горя женщину, почему и зачем они вернулись в Союз?
Бывшая фрейлина, грустно улыбнувшись, просто сказала:
— Привыкаешь ко всему: к голоду, к холоду, к отсутствию элементарных вещей и приспосабливаешься жить на чужбине, но ностальгия никогда не оставит тебя, она не даст успокоиться русскому сердцу и будет тоской разъедать душу… И ты не мыслишь себя вдали от Родины!
Тогда он только мысленно усмехнулся, как ему показалось, сентиментальности старушки. А вот смотри ж, так долго держался, а когда осталось каких-то несколько дней до возвращения домой, и даже он — черствый сухарь — вкусил-таки этот горький напиток, имя которому «ностальгия».
— Ностальгия! — проговорил он волшебное слово, и, улыбаясь такому близкому счастью — возвращению на Родину и встрече с любимой, — пополз за Хамидом, стараясь уже ни о чём не думать.
IV
Медленно продвигались они вперёд. Вот едва заметная тропка расширилась и стала походить на площадку перед вырубленным в скале алтарем. Хамид выпрямился, подождал Сергея и показал на совершенно ровную стену.
