— Ты уверен?
— Да! Да! Неферкемет опозорила себя — не смогла устоять и Баст похитила ее сердце!
— Даже так! — фараон многозначительно улыбнулся, — О, да, Баст — лукавая кошка, богиня любви, немногим дано противится ей! Когда-то… я тоже был ее пленником, и острые коготки терзали меня! Но какой же это сладостный плен!
Фараон замолчал и долго сидел молча, вспоминая свою счастливую любовь, свою прекрасную Нефертари, в глазах его стояли слезы, а по губам пробегала нежнейшая улыбка.
Мернептах не спускал с него тревожного взгляда (он ожидал от отца совсем иных слов!) И теперь он не знал, как вновь заговорить, как вернуть его мысли к жизни?
Фараон сам вернулся из прошлого — украдкой смахнул набежавшие слезы, спросил:
— Ты еще здесь, сын мой, а что ты сказал? Ах, да, да, помню, помню, она влюбилась в этого раба… мастера… как его там? Мастер бирюзы. — Фараон впервые улыбнулся и улыбнулся уж очень снисходительно. (Он любил Неферкемет и всячески ей потворствовал.) — Что ж, это ее прихоть души и тела! А мастер — красив, согласись, даже для хабиру красив. Такое лицо дано богами не зря, — и фараон опять улыбнулся, потому как видел, как от его слов у Мернептаха заходили желваки, а глаза налились кровью.
О, как хорошо Рамсес понимал сейчас состояние сына — не красив, как и все дети Иситнофер, влюблен в Неферкемет. Он несколько раз просил ее быть к нему справедливой и войти в его дом хозяйкой, но получал отказ за отказом. А это значило лишь одно — Мернептаху не видать трона, как гадюке своих ушей.
Рамсес, мысленно одобряя дочь, продолжал:
— Боги любят его! Помнишь, как, Хвала богам, он нашел золотую жилу, какой не видели и древние мастера! Я и тебя посылал. Ты нашел? Нет! А он нашел! И бирюзу на Синае нашел! Я посылал тебя на Синай, несколько раз посылал, да что толку? Такие, как ты, могут только одно — мечом размахивать да камни охранять…
Мернептах упал на колени, взмолился:
— Отец! Больно мне слышать Ваши упреки! Я делаю всё, что в моих силах!
Рамсес махнул рукой.
— Знаю! — добродушно хихикнув, фараон добавил, — И знаю, как ждёшь моей смерти. Я это знаю!
Мернептах скорчил притворную гримасу.
— Отец, да будет твой путь светел…
— И знаю, что любишь ее…, любишь и боишься.
— Я…?
— Да, ты! Боишься, как кот воды! Но зачем чернишь мою девочку. Зачем?!
— Нет, отец, нет! — Мернептах опустил глаза, притушил в себе злость.
Мернептах, осознает, что проигрывает, а если так, то не видать ему теперь ни трона, ни Неферкемет, а потому — пусть лучше она умрет, как подлая изменница… (желваки заходили ещё больше и в голове созрел план мести за все обиды и унижения, что доставила ему наследная принцесса). — «Неферкемет должна умереть! И она умрет! Умрет страшной смертью! И я не успокоюсь, пока не увижу ее Дом Вечности!» — хохотнуло его сердце гиены, а в голове закопошились мысли, как змеи в корзине, зашевелились, зашипели, выпрастывая свои ядовитые языки. И были они такие же омерзительные, как и пустынные гадюки.
— …И ты позволил ей уйти? — продолжал фараон, снисходительно улыбаясь, будто дивясь проказам любимого дитя, — Ты позволил уйти моей девочке! Почему? Ты хочешь потерять моё доверие?
Мернептах встрепенулся. План мести созрел — он уже знал, как очернить эту «мою девочку» так, чтобы отец никогда не простил ее. И он, печально склонив голову, начал:
— У одной из служанок умер муж и женщины, как, всегда обвязав голову юбками, обходили вокруг городских стен…, — он притворно с сожалением развел руками, — После этого Неферкемет уже никто не видел.
— Да, будет фараон цел и здоров, — выступил вперед долго молчавший чати и, припав к ногам фараона, заявил: — Я видел, как женщины выходили за городские стены…
Фараон гневно сверкнул глазам на чати: «Все видели, но никто не остановил его дочь — наследницу!»
— И ты не остановил?! — взревел Рамсес.
— Женщины в трауре все измазаны сажей и глиной, рвут на себе волосы, бьются в стенаниях! Никому и в голову не пришло… — начал было чати, но вовремя осекся, увидев, как изменился взгляд фараона.
— А Неферкемет?!
Мернептах вновь встрепенулся, — в его мозгу мелькнуло: «Вот сейчас! Сейчас или никогда!», — и быстренько вставил:
— Так она воспользовалась этим и ускользнула за городские стены!
— «Ускользнула!» — фараон побагровел, лицо его исказилось в злобе, брови сошлись у переносицы. — Ускользнула?! Ушла?! Оставила меня! Не пришла! Не сказала?! Не повинилась! Не просила прощения! Не сказала: «Отец, прости, я люблю хабиру!» Разве я не понял бы? — голос его начинал срываться и переходить то на шепот, то на крик, а закончил он уже в ярости: — Не простилась со мной! Со Мной! Найти! Вернуть! Догнать!
Сотрясая каменные своды, голос, ударяясь о стены и колонны, стальным эхом возвращал ему гнев обратно. Пламя в чашах колыхалось, лики Бога Амона менялись. Они словно корчились от боли и ненависти к той, что предала отца и его любовь.
— Догнать!!!
А эхо вернуло ему гневное: «ГНАТЬ!»
Злобная улыбка скользнула по лицу Мернептаха: «О, я буду гнать ее, пока она не увидят край земли, пока не увязнет в сыпучих песках, пока воды не сомкнутся над ее головой!»
XV
Под беспощадным солнцем, изнемогая от жажды и усталости, выбиваясь из последних сил, шли хабиру. Молодые поддерживали стариков, матери несли на руках обессиленных детей.
«Нужно выйти к морю…, выйти к морю… иначе…
…Иначе не видать нам земли обетованной».
Люди беспокойно оглядывались — там, у края земли появилась серая полоска. Она все темнела и становилась с каждым мгновением отчетливей, а главное, она приближалась — это была пыль, поднятая колесницами. Сомнений нет — за ними погоня — войско фараона! Люди ускоряли шаг, и на их лицах читалось лишь одно — лучше смерть под раскаленным солнцем, или от меча, чем вновь рабство. И неудержимая жажда свободы толкала их идти быстрей вперед.
Когда лязг оружия и топот копыт стал таким близкими, и крики возниц, казалось, уже подстёгивали именно беглецов, а не коней, запряженных в боевые колесницы, когда гибель казалась неминуемой и скорой, в этот миг совсем рядом за кромкой бархана блеснула спасительная кромка воды. Мужчины переглядывались: «Как поступить? Принимать бой? Но с нами женщины и дети!»
Моисей вскинул посох.
— К воде! Спасение там! И разверзнутся великие воды!
Недоумение…
Неуверенность…
Но не протест…
Каждый подумал: «Прав Моисей! Лучше погибнуть свободными в пучине вод, чем обрекать детей на вечное рабство!» и в молчаливом смирении они ускорил шаг.
