«Да, я понимаю его, и что? И даже понимаю мысли, что с того? Араб сказал, — буду понимать языки, и слышать чужие мысли. А мысли, вероятно, не имеют языковой привязки. Вот у этого они струятся, как синий аквамарин, и я вижу их — мысленно улыбаясь, думала Настя, — Ох! пусть так! Но какие же у него удивительные глаза…»
Она смотрела в темно-зеленого огня глаза, следила за искорками в них и наполнялась восторженным состоянием, какое раньше ей не было знакомо. Все как вспыхивало, раскрашиваясь новыми яркими красками (возможно, это просто солнечный диск клонился за горизонт и это он так все раскрашивал?) Даже этот, казалось бы, отвратительный запах лука и чеснока, вдруг стал приятен. Удивительно, но запах — лишь проявление жизни, и доказывал, что она в объятиях живого человека из плоти и крови. Тот, кто сжимает ее — не привидение, а обычный живой мужик.
«Ужас, — подумала она, — слово-то какое «мужик»! Но усач и есть настоящий мужик, а не вампир, и уж тем более не какой — то там посвящённый в древние знания! Он просто мужчина! Как это, оказывается, хорошо, когда рядом с тобой просто обычный, настоящий мужчина из плоти и крови!»
И она улыбнулась ему.
— О, да ты улыбаешься, п-прекрасно! Ну, тогда держись, п-пичужка! — он одной рукой сильней прижал ее к своей большой груди, щекотнул усами щеку, молодецки свистнул, и пустил коня в галоп, догоняя отряд…
…Сквозь небольшое темное слюдяное оконце наконец-то пробился солнечный свет. Настя с облегчением вздохнула. Песчаная буря бушевала всю ночь, и лишь под утро песок перестал шуршать по крышам и стучать в окна ветхого строеньица. Буря пронеслась, оставляя зловещую тишину, огромные барханы песка и серовато-красную пелену на западе.
Люди, кони, верблюды от бури укрылись в караван-сарае. Пока бушевала стихия, животные молчали в тревожном ожидании, но как только все стихло, то небольшое укрытие наполнилось гулом и пришло в движение: овцы блеяли, верблюды ревели, кони, нервно подергивая головами, пританцовывали в ожидании хозяев.
Настя откинула полог тяжелого ковра, что закрывал вход в ее небольшую комнатку, огляделась…
Вот уже сутки она не знала, где находится? Песчаная буря началась так внезапно, что всадники едва успели добраться до небольшого поселения на краю пустыни. Усач запихнул ее в единственную комнатку глиняного домика и сам, как собака, лег на соломенную подстилку у входа, не позволяя кому-либо потревожить ее покой.
…Никогда Настя не видела столь величественный и зловещий пейзаж: огромные песчаные барханы, на востоке, над их острыми краями, золотой полоской плыло в мареве солнце, а на западе еще виднелась коричнево-красная стена стихии…
Небольшие постройки полностью засыпаны песком. Мужчины привычно счищали его с плоских крыш глиняных мазанок. Они в ужасных балахонах и круглых, похожих на перевернутые ведерки шапочках, лица темные до черноты, а взгляды необычно удивленные, словно женщину, особенно белую, они видят здесь впервые. (Женщин и в самом деле не было видно.)
Верблюды провожали ее большими влажными глазами и, выпячивая нижнюю губу, надрывно ревели, овцы метались по загону, блеяли, с каждой секундой весь это гомон усиливался.
Под навесом, прямо на соломе на полу вповалку спали чумазые мужчины в старомодной солдатской форме, подложив под головы походные ранцы…
Настя вновь и вновь ловила себя на абсурдной мысли, что находится не в том месте и не в том времени.
Как бы там ни было, но двадцатый век давно имел видимые приметы, но сейчас ее окружала какая-то первозданная чистота, даже если она по лабиринту и ушла далеко от Каира, как говорил араб, то все равно должны были видны хоть какие-то следы жизнедеятельности человека. Пусть даже слегка видимые, например, белая полоска в небе от пролетающего самолета, но как не всматривалась она в бесконечно голубое небо, там, кроме птиц, ничего не мелькало. И птиц было как-то уж слишком много! Небо слишком высокое, голубое! Она знала, что серая пелена смога над восьми миллионным Каиром, всегда видна за десятки километров от него! Но сейчас не было ни смога над Каиром, ни линии электропередач, ни дымящихся труб, ни машин, ни гор мусора, даже простой обертки от конфет или еще чего-то, даже полуистлевшего сигаретного окурка — ничего этого не было! Ничего не было!
«Пустыня, чистейшая пустыня! Просто девственная чистота — ни тебе консервных банок, ни обрывков бумаг. И песок необычно светлый!»
Она, озираясь, обошла небольшое строеньице караван-сарая. Мужчины провожали ее настороженно удивленными взглядами. Те, что моложе и любопытней следовали за ней на почтительном расстоянии…, но подойти ближе не решались.
Поднялась на высокий бархан за караван-сараем. Поднялась и остолбенела — застыла с открытым ртом!
— Пирамиды! — она бросилась назад по склону бархана. Упала, — ее понесло вместе с песком вниз, — жмурясь, как только могла, от песка, скатилась с высоты… и, отплевываясь, побежала… прочь, куда она бежала, не сказала бы…, ноги куда-то несли ее сами… подальше от этого страшного зрелища!
«Пирамиды! Три пирамиды: Хеопса, Хефрена, и Микерина! — бормотала она, — это они!»
— П-пичужка, ты куда? — Усач поймал ее в объятия. Вероятно, он все время был где-то рядом, но она не замечала его. Сейчас же она так обрадовалась, прильнула к нему и на какие-то секунды затихла в его сильных руках, а потом схватила за рукав мундира и потащила его за собой на вершину бархана.
— Смотри, пирамиды! Они странные! Ты видел такое?
Пирамиды стояли, как невесты, необычно светлые. Еще два дня назад они были с сероватым налетом, и гид долго сокрушался о том, что пирамидам и всем древностям приходится «туго» из-за кислотных дождей, смога, что несет с собой ветер из Каира…, а еще постоянные толпы туристов.
«Стоп! Туристов нет! Этого не может быть! Этого просто не может быть! Пирамиды без туристов — это нонсенс! А где же…?»
Настя замерла с открытым ртом…
Сфинкса не было!
Настя даже не узнала это место. Она спит? (вероятно, это и есть сон, но только уж слишком долгий!)
Там, где два дня назад они с Аней фотографировались у лап горделивого Сфинкса, где туристы стрекотали фотоаппаратами, где приставучие торговцы наперебой предлагали сувенирные поделки, где многоголосье сливалось в один сонм разноязычных хоров, сегодня стояла звенящая тишина, и из песчаного бархана возвышалась лишь голова Сфинкса!
Настя открыла рот, указывая на торчащую из песка голову…
Усач горделиво подбоченился, молодецки подкрутил ус и с достоинством короля сказал:
— П-пичужка, не бойся! Это всего лишь каменная голова. Арабы называют его «Повелитель ужаса». Но ты не бойся! Ничего он не может, мы по нему, для острастки, дали картечью и все… Не бойся, п-пичужка! Это всего лишь каменный идол!
— Сфинкс! — проговорила Настя, чуть не плача, в сотый раз, ловя себя на мысли, что не понимает, что происходит, — это сфинкс!
