– Попробуйте-ка надеть шлем, что тогда скажете!
– Он справится, – вступается за меня Билл. – Можно надеть ему костюм?
– Как, теперь, при таком волнении? Да я сам поднялся потому, что прилив слишком велик. Да и здесь метров двенадцать глубины, многовато для новичка.
– Да зачем мне спускаться на самое дно, – вмешиваюсь я. – Достаточно спуститься хотя бы на палубу корабля.
– Не раньше отлива.
– А он когда наступит?
– Часа через четыре.
– А тогда можно будет?
– Посмотрим, как будет обстоять дело с вашими нервами.
Четыре часа слишком долгий срок, чтобы держать свои нервы в напряженном состоянии. Мои были в состоянии «отлива», когда мы после обеда вернулись на баржу. Тем не менее, я разыгрывал храбреца и не позволял никому заметить, как обстоит дело в действительности.
Надеваю костюм Тима. Как будто я его знаю, а между тем немало удивляет меня тяжесть свинцовой обуви, в которой я, кажется, не в состоянии сделать и шага. А я должен дойти до края баржи, спуститься с лесенки и опереться о барьер, пока меня обвязывают свинцовым поясом вокруг талии. Пояс весит тридцать пять килограммов, а еще вдобавок шлем! Когда мне его надели на голову, стекло для лица еще не было вставлено, и я мог дышать обыкновенным воздухом и разговаривать с Биллом и с Тимом.
– Ну, сынок, как твои нервы? – посмеивается он надо мной. А у меня дело с ними совсем плохо, но я стискиваю зубы и отвечаю:
– Отлично. А сколько времени вы меня там продержите?
– Да это от вас зависит, мы вас поднимем, как только подадите знак.
С этими словами он начал привинчивать лицевое стекло на шлеме.
– Какой знак? – спрашиваю впопыхах. Тим не слышит. Я хватаю его за руку и показываю, что я еще не совсем готов быть взаперти.
– Ну, нервы-то все-таки сдали, – смеется Тим, снимая пластинку.
– Да не в том дело. Но как я подам знак, раз я никаких знаков не знаю.
– Ах, вы не знаете! – и он начал объяснять мне водолазные сигналы.
– Постойте, – прерываю я его. – Мне нужен только один сигнал. Что вы делаете, чтобы вас подняли кверху?
– Три раза дергаю спасательную веревку.
– Великолепно! Теперь запирайте.
Стекло заперто, насос пущен в ход. Слышу шум от подачи воздуха. С каждым ударом поршня он медленно прибывает, и я чувствую, как он заполняет всю мою одежду. Итак, я предоставлен на милость насоса. Много труда мне стоило спускаться теперь по лестнице в черную маслянистую воду, но едва я спустился в нее, вес мой заметно убавился. Нырнуть мне пришлось тотчас же. Лестница оборвалась сразу же, и нога моя не нащупывает больше ступенек. А я-то вообразил, что так и спущусь по ней на палубу, ну, значит, ошибся. Приходится, ничего не поделаешь, прыгать. С последней ступеньки опускаюсь пониже, наконец, отрываюсь от нее и плавно опускаюсь на палубу судна.
До сих пор все идет хорошо. Только вода чересчур илистая, и потому вокруг почти ничего не видно. Я чувствую себя почти так же, как в кессонах, только резина вместо дерева или бетона; дышу я воздухом, наполняющим мою одежду. Сзади шлема клапан, который впускает воздух сверху из насосов, а сбоку другой, выпускающий излишек воздуха, если давление станет слишком велико. Покуда клапаны в порядке, я могу быть спокоен, при всяком повреждении грозит опасность. Вначале я двигаюсь с большой осторожностью из страха как-нибудь запутать воздушный рукав и лишить себя притока воздуха; несколько раз ощупываю его, но нахожу крепким и в порядке. Вторая забота не прорвать гвоздем или еще чем-нибудь острым свою резиновую одежду и этим путем не растратить драгоценный воздух.
Итак, я на палубе, ничего не вижу и не знаю, чем мне заняться. Начинаю ощупывать все вокруг себя, может я что-нибудь найду себе на память. Ползаю вдоль палубы, словно слепой щенок. Показалось мне, будто нитка серебряного жемчуга свешивается с какой-то подпорки. Нет, это только пузырьки воздуха, освободившиеся из-под моего шлема. Когда мои глаза немного больше приспособились к темноте, я разглядел что-то вроде медной трубки под одной доской. Что если это телескоп? Целая находка, но она забита толстой доской; пытаюсь оторвать ее от трубки, но тут что-то перевернулось, и я очутился на поверхности воды вместе с доской в придачу.
Довольно бесславный конец моего первого и единственного опыта стать водолазом. Я хотел дать правильный сигнал о подъеме, но меня уже и без того тащат на баржу, как только заметили, что я вынырнул, и снимают с меня резину. Чувствую боль в ушах от слишком резкой перемены давления вследствие быстрого подъема с палубы судна на поверхность.
– Еще счастье, что вы не повредили воздушный рукав или канат при подъеме, – говорит Тим. – Это нередко так выбрасывает. Один раз у меня голова очутилась внизу, и так много набралось воздуха, что штаны раздулись, как баллоны, и я не мог двинуться. Дать сигнал я остерегался, канат и воздушный рукав спутались; наконец мои ноги высунулись из воды, сторожа заметили и позаботились поднять меня в лодку.
Глава 23. Тысячи людей разговаривают одновременно
При постройке туннеля под Бродвеем ночью, когда движение на улицах почти или вовсе прекращается, снимают уличный асфальт и заменяют его бревенчатым настилом, поддерживаемым подпорками. Под этим настилом рабочие работают днем, выкапывая землю и песок, и устанавливают этот настил по мере продвижения вперед.
Провести туннель под улицами города задача не из легких. Встречаются сточные каналы, газовые и водопроводные трубы, электрические кабели световой и силовой энергии, телефонные, телеграфные и пожарные провода, подземные провода электрического трамвая. Газовую магистраль выносят наружу из опасения взрывов при проломах. Надо, разумеется, пересекать спускные шахты в подземные помещения с кабелями и разветвлениями телефонных линий, равно как и обнажать свинцовый провод телефона. Последний обматывают грубой пеньковой тканью для защиты его от кирок и мотыг неосторожных рабочих.
Как-то однажды утром рабочий занимался как раз сращиванием под землей телефонных проводов. При этом он обливал места соединения жидким, расплавленным парафином для того, чтобы предохранить их от сырости. Капелька масла попала в огонь, и не успел он опомниться, как разгорелось сильное пламя, охватило защитную пеньковую ткань, растопило свинец кабелей и сожгло изоляционную обмотку медных проводов. Полузадушенный от дыма и чада горящей изоляции, телефонный рабочий выскакивает из туннеля и кричит «пожар»! Пока приехали пожарные, уже горел и деревянный настил, и затушить пожар стоило немалого труда.
Мы попали на место пожара после того, как огонь был потушен. Билл, словно так и надо было, пробрался через толпу до спуска на землю и исчез по идущей в глубину стремянке. Насколько можно поспеваю за ним в обгоревшую шахту. Не сразу глаза свыкаются с царящим там сумеречным светом, ну уж и картина! Многие тысячи медных проводов валяются сожженными, разорванными, сплавленными в одну кучу, перемешанными со свинцом в невозможном, хаотическом беспорядке. Как можно в этом беспорядке разобраться? А любопытно было бы взглянуть, в каком бешенстве в эту минуту сотни деловых людей вертят ручки телефонных аппаратов, вызывают «центральную станцию», грозят, бранят неспособных служащих, требуют исправления «проклятых аппаратов».
