К счастью для моей семьи, участие в исследовании подходов к лечению инсульта оказалось правильным решением. Я врач и поэтому не разбрасываюсь такими словами, но экспериментальная процедура, которая спасла жизнь моего брата, – это настоящее чудо. Бригада врачей полностью устранила тромб, что позволило восстановить ток крови к мозгу Эвана. Очнувшись в отделении интенсивной терапии, он ощущал слабость в правой стороне тела, но за несколько месяцев интенсивной физической терапии восстановился – и смог снова кататься на велосипеде по парку Марин-Хэдлендс и играть в баскетбол со своими мальчишками.
* * *
Когда мы были детьми, харизма помогала Эвану адаптироваться к домашнему стрессу. До сих пор он сохранил умение мгновенно располагать к себе людей. Я и сейчас иногда посмеиваюсь, вспоминая шуточки, которые он отвешивал, когда вел нашу свадьбу. Рядом с ним все радовались и смеялись. Однако нашему брату Луису повезло не так сильно. У нас с ним разница в возрасте всего в год, к тому же мы настолько похожи внешне, что в детстве, видя нас, люди спрашивали, не близнецы ли мы. Луис был умнее меня и, в отличие от меня, был популярным в старших классах. Но он также был очень чувствительным. Уникальное сочетание генетических и средовых факторов привело к тому, что у него развилась шизофрения; диагноз поставили в 1992-м, когда ему было всего 17 лет. Два года спустя он вышел на светофоре из маминой машины и просто ушел прочь. Мы никогда больше его не видели. С тех пор он числится в национальном реестре пропавших без вести. Воспоминания о Луисе и привели меня в Бэйвью – Хантерс-Пойнт. Я вижу его лицо, его потенциал, его ценность в лицах моих пациентов.
Оглядываясь назад, я понимаю, что я адаптировалась к болезни матери, развивая чувствительность к окружающим. Для меня ключевым навыком бытового ориентирования было быстрое понимание того, какая из мам ждала меня дома на этот раз. Я и до сих пор легко считываю невербальные сигналы людей и быстро понимаю, что с ними происходит. Это что-то вроде шестого чувства. Я бы ни за что не хотела снова пережить тревожные или непредсказуемые ситуации из детства, но и отказываться от них я бы тоже не стала. Это важная часть моей личной истории, которая сделала меня тем человеком, которым я являюсь. Я даже думаю иногда, что эта способность считывать настрой человека превратилась для меня в своего рода суперсилу. На работе она позволяет мне в мягкой форме задавать пациентам наводящие вопросы и быстро доходить до сути. Это умение оказало огромное положительное влияние на мою врачебную практику.
Мой способ адаптации к болезни матери помог мне и в университете, и в резидентуре. В ситуациях, оборачивавшихся высоким уровнем адреналина, я оказывалась на высоте. Не удивлюсь, если многие мои коллеги попали в медицину аналогичным образом. То, что было слишком сложно или волнительно для других, мой мозг и мое тело, привыкшие работать под аккомпанемент выскакивающего из груди сердца, воспринимали как обычное дело. Никогда не забуду тот день в отделении неотложной педиатрической помощи Стэнфорда на втором году резидентуры, когда мне нужно было извлечь дыхательную трубку у пациента, которому пересадили печень и тонкую кишку и который, как нам казалось, уже был способен дышать самостоятельно. Первые несколько минут он отлично справлялся и казался стабильным. Однако стоило его лечащему врачу уйти, как у пациента внезапно остановилось сердце. Мои разум и тело переключились в режим экстренного реагирования. Все, чему нас обучали, я применила быстро и четко. Когда врач прибежала обратно в ответ на сигнал экстренной ситуации, я уже взобралась на кровать и, считая нажатия на грудную клетку, отдавала команду медсестре, какую дозу адреналина нужно вколоть. Когда нам удалось восстановить сердцебиение пациента и его состояние стабилизировалось, в рамках подведения итогов произошедшего врач покачала головой и спросила:
– Что, черт побери, произошло?
– Что вы имеете в виду? У него была асистолия. Согласно протоколу, необходимо начать непрямой массаж сердца.
Она засмеялась:
– Это понятно. Просто раньше я никогда не видела, чтобы резиденты так быстро и решительно реагировали в подобных ситуациях.
Я пожала плечами и подумала: «Но в протоколе ведь именно так и написано».
Эта поразительная ясность, этот дополнительный уровень сосредоточенности и производительности мои братья (и по совместительству любители футбола) называют «режимом монстра». Для него и предусмотрена реакция «бейся или беги». Тогда, стоя возле палаты пациента в отделении интенсивной терапии, я улыбалась. Втайне я чувствовала себя мощной и быстрой, словно фулбек, который только что прорвался через линию защитников в зачетную зону. Общий счет: Надин – 1; Старуха с косой – 0. Врач вряд ли станет танцевать, как Айки Вудс из команды Cincinnati Bengals, даже если сделает что-то особенно хорошее, но я имела полное право после такой ситуации зайти в дамскую комнату и исполнить перед зеркалом победный жест.
* * *
Мой опыт взаимодействия с НДО, так сказать, по обе стороны баррикады во многом мотивирует мою работу. Я знаю, что долгосрочные последствия переживания негативных событий в детстве не обязательно связаны со страданием. В некоторых людях НДО укрепляет упорство, углубляет эмпатию, усиливает решимость защищать, открывает определенного рода суперсилы. Однако вот что можно сказать без сомнений: НДО проникает в нас, в нашу ДНК, становится частью нас.
Не думаю, что людям, которые столкнулись с НДО, нужно как-то «превозмочь» свое детство. Вряд ли будет полезно пытаться забыть свое прошлое или обвинять его во всем. Однако первый шаг, который необходимо сделать, – это четко осознать его влияние и риски, воспринимая их не как трагедию или сказку, но как реальность. Стоит понять, что наши мозг и тело «запрограммированы» определенным образом реагировать на определенные ситуации – и тогда можно будет занять проактивную
[51] позицию. Тогда вы сможете распознавать триггеры и узнаете, как поддержать себя и людей, которых вы любите.
Важно понимать, как травматический опыт подрывает работу чувствительных семейных экосистем и становится для нас невыносимым. Необходимо признать, что травматические события неизбежны, но мы можем использовать накопленные знания, чтобы эффективнее помогать себе и окружающим, лучше защищать наших детей. Нам, родителям и опекунам, может быть тяжело признать, что нам приходится непросто. Кто из нас не попадался в ловушку вины и стыда за то, что мы не смогли что-то сделать для своих детей – в реальности или в собственном воображении. Но я надеюсь, что эта книга поможет вам понять: влияние негативного опыта на вас не свидетельствует о недостатках вашего характера. Играть в игру «пристыди ближнего своего» не нужно. Она не помогает.
Я не говорю, что будет легко.
Если НДО есть у вас самих, выявлять сбои в системе стрессового ответа может оказаться непростым делом. Еще более сложной задачей может стать поиск времени и ресурсов на заботу о себе и возвращение на путь исцеления. Если же вы родитель с НДО (или даже без НДО), то вам будет сложно вдвойне, потому что вам придется не только заботиться о себе, но и защищать своего ребенка. Причем, как мы уже поняли, первое необходимо, чтобы успешно справляться со вторым.
