Я убедилась в том, что травматический и негативный опыт формирует нас и определяет работу наших организмов, не только как врач, стремящийся излечить пациентов, но и по печальной иронии судьбы: я познала это как мать.
Я знаю, каково это – пережить потерю ребенка. Когда я путешествую и выступаю, я часто рассказываю о хитросплетении судеб членов моей семьи и о наших четырех прекрасных мальчишках. Но это ложь, к которой я прибегаю, чтобы другим было легче. Дело в том, что у нас было пять сыновей. За год до того, как у Эвана случился удар, я пережила собственную медицинскую трагедию. Зигги Хэррис родился 31 января 2014 года, в 5:51 утра. Он прожил 14 минут и 37 секунд. Момент, когда его, синего и безжизненного, взяла из моих рук медсестра, – самый ужасный в моей жизни.
Зигги был моим тайным другом на протяжении шести месяцев. Любая беременная мать меня поймет: мы стали лучшими друзьями задолго до того, как он сделал свой первый или последний вздох. Ему нравился ананас, он ненавидел запах жарящегося мяса и больше всего на свете любил прижиматься головкой к правой стороне утробы – вниз головой. Я был уверена, что он завоюет черный пояс по джиу-джитсу, судя по тому, какие пинки он отвешивал моим ребрам с левой стороны. Если сказать, что я была не в себе, когда мы его потеряли, – это будет великим преуменьшением.
Мы с Арно скорбели очень по-разному. Он сосредоточился на заботе обо всех нас, особенно о мальчишках. Он следил, чтобы они вовремя добирались до школы, чтобы в холодильнике всегда были продукты, а на столе – еда. Я же просто не могла ничего делать. Не могла позаботиться даже о себе, не говоря уже о других.
Однажды утром, через три дня после того, как мы потеряли Зигги, я подскочила в 4:30. Уснуть не могла. Судьба жестоко надо мной шутила: у меня появилось молоко. Я почувствовала, что не могу больше находиться дома. Все напоминало мне о малыше. Большая подушка, которую я подкладывала под растущий живот, теперь неприкаянно валялась у подножия нашей кровати. Я не могла смотреть на нее. Я умоляла Арно куда-нибудь меня увезти. Находиться в доме стало физически невозможно.
На лице мужа отразилось сочетание беспокойства и страха. Очевидно, он переживал по поводу того, что его супруга сходит с ума.
– Дорогая, о чем ты? Детям завтра в школу, – мягко напомнил он.
Я уставилась на него: что за чушь он несет? Мне нужно убраться отсюда поскорее. Я не могу находиться в этом доме. Больше. Ни. Минуты.
– Если ты меня не увезешь, я уйду сама! – заорала я, схватила ключи от машины и бросилась за дверь, оставив дома мужа и троих спящих детей. В идеале мне хотелось выскочить не только из дома, но и из своей кожи. Я надеялась, что буду ехать куда глаза глядят, до тех пор пока не найду место, где мне не будет так мучительно больно. И это было большой ошибкой. Хуже, чем в те минуты быть дома, было только остаться одной.
Через час я очнулась, истерически рыдая и уткнувшись в руль перед филиалом Starbucks на перекрестке Ирвинг-стрит и 9-й улицы. Нужно было понять, что делать дальше.
Случайно я взглянула в зеркало заднего вида – и в первую секунду не узнала себя. На меня смотрели сумасшедшие глаза, точь-в-точь как у моей матери.
И вдруг кто-то постучал в окно моей машины.
Иначе как чудом это не назовешь: Эван вышел на пробежку, по какой-то необъяснимой причине решил в то утро пробежаться именно по Ирвинг-стрит – и увидел мою машину.
Я опустила стекло.
– Ты в порядке? – спросил Эван.
И тогда я поняла, что нет. Я вообще не в порядке. Мне нужна помощь.
Как только я осознала, что совершенно не могу функционировать, я тут же подумала: «Как сделать так, чтобы это не навредило моим детям?» На работе я неоднократно видела доказательства того, что материнский срыв вредит далеко не только матери. Кроме того, я знала еще кое-что: чтобы выбраться из этой ситуации, для нас критически важны две вещи. Во-первых, убедиться в том, что дети получают столь необходимый им буфер поддержки и заботы. Во-вторых, нужно было обеспечить необходимой поддержкой и заботой меня саму. И это знание меняло все.
Чуть позже в тот день Сара приехала, чтобы немного пожить с нами. Она и обеспечила необходимую детям безопасную и стабильную среду, создать которую я в тот момент была не способна. Жена брата взяла детей на себя, а Арно смог сосредоточиться на заботе обо мне. До того сумасшедшего утра я и не догадывалась, что он попросту не мог сам действовать на два фронта – нам нужна была помощь «деревни»
[52]. Мне никогда не выразить, насколько я благодарна Эвану и Саре за то, что они помогли нам провести наших детей через самый трудный период в нашей жизни.
Не проходит ни одного дня, чтобы я не вспоминала сына, которого мы потеряли. Несмотря на присущий мне оптимизм, найти смысл в его смерти мне было сложно. И все же я понимаю, что в каком-то смысле нам повезло. Когда судьба поставила меня на колени, мне было на кого опереться, чтобы подняться снова. И за это я безмерно благодарна. Сидя в машине и рыдая, я на своей шкуре прочувствовала, что́ значит потерять способность быть родителем, которым хочется быть. В отличие от нас с Арно, у моей матери не было группы поддержки. Не было у нее и преимуществ в виде собранных за два десятилетия знаний о токсичном стрессе; так что она не могла знать, как происходящее может отразиться на ее детях и что́ можно сделать, чтобы помочь всем нам. Она делала все, что могла, исходя из того, что было в ее распоряжении.
Теперь в нашем распоряжении больше ресурсов и знаний. Я верю, что мы можем переписать историю переживания неблагоприятного опыта и прервать цикл передачи токсичного стресса из поколения в поколение. Я написала эту книгу для всех родителей, приемных родителей и опекунов, бабушек с дедушками и остальных людей, которые стремятся понять, как дать близким им маленьким людям самое лучшее из возможного, несмотря на все трудности, которые посылает нам жизнь, – и зачастую несмотря на личную историю негативного опыта. Я написала ее для всех детей и молодых людей, вынужденных сталкиваться с большими трудностями, и для всех взрослых, здоровье которых сформировалось под воздействием детского опыта. Я надеюсь вдохновить читателей на обсуждения: за ужином, в кабинете врача, на родительских собраниях, в судах и в городских советах. Но еще важнее для меня вдохновить читателей на действия – большие и маленькие.
Возможно, этим действием станет распознавание активации вашего собственного стрессового ответа и поиск наиболее оптимального способа реагирования – здорового и безвредного для людей, которых вы любите. Возможно, им станет помощь нуждающемуся в этом ребенку, беседа с врачом или что-то еще. Каждый из нас может что-то изменить – и тогда мы все, как единое общество, будем реагировать на НДО иначе.
Я верю: стоит нам всем найти в себе мужество взглянуть этой проблеме в лицо – и мы найдем в себе силы изменить не только наше собственное здоровье, но и мир.
