«И убить, если он предстанет перед военным судом и будет расстрелян, вы, ублюдки!»
Грета Хилманн цеплялась за него и боролась изо всех сил, чтобы не дать разлучить себя с женихом, но тщетно; возмущенная общественность потребовала его и забрала его, несмотря ни на что. Общественное мнение проигнорировало даже то, что, обезумев, когда они отрывали его от нее, несчастная безумная женщина жила от обморока к обмороку, пока не лишилась разума совсем, а конец истории казался и вовсе трагическим.
Однако все детали так никогда и не были обнародованы. Достоверно известно было лишь то, что ее привезли обратно в дом Бичмана в истерии, граничащей с безумием, и что по приказу Адмиралтейства этот дом и все его содержимое были конфискованы в ожидании самого подробного расследования – изучения бумаг капитана и его счетов, а адмиралтейский суперинтендант и назначенный аудитор вступили во владение домом. Однако состояние здоровья девушки было признано настолько серьезным, что было решено оставить ее в доме, по крайней мере на день или два. Из военно-морской больницы была вызвана медсестра. Ее назначили ответственной за Грету; но в какой-то период во время четвертой ночи дежурства, когда медсестра, изнуренная непрерывным бдением, уснула в кресле, несчастная пациентка поднялась в полубреду и оставила записку, где сообщала, что жизнь потеряла для нее свою привлекательность, и если они хотят найти ее, то могут искать ее в море.
Девушка исчезла. Едва ли она могла сделать хуже для репутации своего жениха. Те, кто никогда не знал ее лично поспешно заявили что фактов достаточно для доказательством того, что молодые люди – шпионы. Короче говоря, она тоже стала шпионом, и она применила ту же уловку с симуляцией безумия и самоубийства, чтобы вернуться в Германию, пока скандал не разгорелся и закон не успел наложить на нее руку. Те, кто ее знал, смотрели на нее более милосердно, но они обвиняли во всем молодого человека. Только что может означать ее отчаяние и полная потеря надежды даже до того, как ее жених предстанет перед судом, если не то, что она знала, что он виновен, знала, что он достоин виселицы, и что ее самоубийство было негласным признанием этого?
Глава XVI
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ОБЩЕСТВЕННОЕ негодование накалялось, досмотр книг, бумаг и счетов начальника дока продолжался, и вся Англия, затаив дыхание, ждала, пока результаты станут известны.
Так обстояло дело, когда в четверг вечером в половине восьмого – ровно через неделю после обнаружения этого пакета на теле утопленника – произошла удивительная история, превзошедшая все, что было раньше, своей таинственностью и ужасом.
Самый дикий шторм, какого не случалось на этом побережье в течение многих лет, бушевал с самого рассвета. Воющий ветер, рвавшийся прямо через Канал из Франции, гнал чернильно-черные валы на чернильно-черный берег, и все дьяволы бездны бесились и веселились среди громов и мрака.
В доме временного капитана дока адмирал-суперинтендант сэр Чарльз Фордек вместе со своим личным секретарем господином Полом Гримсдиком и аудитором господином Александром Макиннери, продолжавшими своё расследование с утра, теперь приближались к концу работы. Они находились в запертой и хорошо охраняемой комнате, за пределами которой находился часовой. Вокруг дома в бурном хаосе шторма мерзли, проклиная судьбу, патрульные. Над книгами в одном конце комнаты склонились сэр Чарльз и аудитор; в другом Пол Гримсдик стучал на пишущей машинке, расшифровывая стенограммы.
Это случилось в тот момент, когда часы на каминной полке пробили половину восьмого. С неба донесся страшный удар грома, сама земля, казалось, задрожала, и трое мужчин вздрогнули от неожиданности.
– Ого! Юпитер сердится! – со смехом воскликнул сэр Чарльз. – В этот раз что-то пошло не так, помяните мое слово.
Что-то «пошло не так», а еще через полчаса до него дошла тайна и страшная природа этого чего-то, что стало известно ему и его двум спутникам.
Оператор в центральном телеграфном офисе, сидящий рядом с бесшумным инструментом с открытым ключом, расшифровывая сообщение, которое за мгновение до того дошло до него, подпрыгнул, как и они, когда раздался этот раскат грома. Затем, без намека или предупреждения, телеграфный аппарат отстучал обрывок сообщения без начала и конца.
– Ого! Что – то странное! – пробормотал телеграфист и наклонился, чтобы принять «сообщение». В следующий момент он оказался потрясен, словно молния попала прямо в него. Ибо сообщение гласило:
…и восьмидюймовые пушки. Боковые бронеплиты палубной башни…
И на этом, так же внезапно, как началось, сообщение обрывалось.
– Боже! Здесь еще один проклятый немецкий шпион! – воскликнул оператор, спрыгивая со своего места и хватаясь за шляпу. – Господин Хокинс, следите за аппаратом. Кто-то телеграфом передает с верфи секретную инфорпрмацию, и шторм «скоммутировал» провода и отправил нам сообщение!
Затем он бросился в бушующую тьму.
Но загадка оказалась еще таинственнее, когда факты стали изучать. Эти две части предложений оказались стенографической копией информации, которую только что распечатал Пол Гримсдик. Эти записи никогда не покидали стен охраняемой комнаты охраняемого дома, ни на одну секунду с момента их набора на печатной машинке. Никто, кроме троих проверенных агентов, не проходил в эту комнату, ни разу, в течение всех семи дней расследования. В комнате – в доме – или в пределах досягаемости от него не было телеграфного аппарата. И все же кто-то в этом здании – кто-то, кто мог бы знать эти вещи, просто стоя в этой комнате и копируя их, ибо об этом никогда не говорилось из уст в уста, – какое-то невидимое, неощутимое, сверхчеловеческое существо передавало в эфир государственные тайны. Как? Кто? Кому?
Естественно, такое положение дел взбаламутило всю страну и вызвало панику, которую усугубляла истерика прессы.
Таким образом дела обстояли вечером в среду, двадцать второго мая, и таким образом они все еще обстояли утром двадцать третьего, когда в доме Клика зазвонил телефон…
ДОЛЛОПС ВОРВАЛСЯ В спальню Клика, плача, взволнованный и растрепанный:
– Мистер Нэрком, сэр. Он звонит из дома. Спешно хочет переговорить с вами. Дело касается национальной безопасности, как говорит он, и ни минуты нельзя терять.
Клик встал с постели и взял трубку; но едва он произнес обычное «Привет!», как голос суперинтенданта загрохотал могучим ураганом:
– Родина зовет, парень! Расследование чертовщины вокруг верфей в Портсмуте. Сэр Чарльз Фордек только что отправил нам запрос. Мчись туда, как если бы за тобой гнался сам дьявол! Не медли! Хватай такси, если надо. Встретимся там – на Портсмут-роуд в семь тридцать. Мы покажем этим шпионам, где раки зимуют!.. Да, боже! Ну всё! Убегаю!
Затем раздался щелчок, и связь прервалась. Клик принялся очень быстро одеваться.
Когда он выходил из дома, солнце едва выглянуло из-за горизонта на востоке. По крайней мере, часть пути Клик должен был пройти пешком, и путешествие было долгим, но к четырем часам было почти так же светло, как в полдень. В пять Клик уже ехал на такси, а в семь он был на Портсмут-роуд в Гилфорде и жевал бутерброды, которые Доллопс заботливо сунул ему в карман, и поджидал красный лимузин.
