Через два часа толпа упорядочилась, самые слабые обрели покой, расползлись по домам, стремясь в радости от обретенного позабыть двухнедельное противостояние, и потерю одного из товарищей. Через три часа незаметно скрылись уставшие, но довольные журналисты. Через четыре их примеру последовали и врачи, посчитав, что оставшиеся продержатся до конца и получат вожделенные сотни тысяч Джек-пота.
Через шесть часов очередь закончилась. Я отпустил последнего выигравшего, чье лицо показалось знакомым, – впрочем, после четвертого часа все лица, появлявшиеся в окошечке, выглядели одинаково знакомы и незнаемы, – через силу размял затекшие, заледеневшие ноги, с трудом разогнул спину, отряхивая с костюма обрывки оберточной бумаги, допил минералку и, шатаясь, вышел в зал. Мутило, ноги подкашивались, голова кружилась, и несколько человек, прижавшиеся к окошкам, мнились еще большими тенями, нежели в момент моего прихода.
Я привалился к стене, закрыл глаза. Мыслей не осталось, как-то незаметно я провалился в дрему, поглощавшую время, но не возвращавшую силы. Когда я снова открыл глаза, часы на стене показывали какое-то абстрактное время, я не сразу понял, что приближался одиннадцатый час.
Последний рабочий еще стоял у крайнего окошечка: бледная тень на серой стене. Я едва заметил его.
Ко мне подошла одна из кассирш. Очнулся я не сразу, только почувствовав прикосновение к плечу.
– У нас недостача, – тихо сказала она. Я обернулся: такая же едва заметная тень – как и все мы, расплачивающиеся за победу в этом зале.
– Большая?
– Двести двадцать пять, восемьсот.
Я потряс головой, пытаясь собраться с мыслями. Вспомнил себя автоматом, выдающим призовые всем, стоящим в ожидании перед окошечком, эдакой машиной счастья.
– Это моя вина, – медленно произнес я. – Я плохо считал.
– Нет, недостача в самом переводе. Мы проверили с девочками, – и добавила зачем-то. – А вы считали все правильно.
Они успели проверить и это, надо же. Я потер лоб, почему-то вспомнилось, что не так давно я ее устроил на работу. Или не ее, товарку? Голову закололо.
– Мне обязательно надо получить свои деньги, – прошелестела тень у окошечка, напоминая о себе.
– Конечно, конечно, – заверила его девушка. – Это просто ошибка. Мы с Валерием Михайловичем сейчас во всем разберемся.
Я набрал номер директора. Поначалу он не узнал моего голоса. Мобильный дрожал в руке, начинался озноб. Я едва разбирал слова, рассыпаемые динамиком, словно горошины.
– Кредит выходил с округлением в большую сторону. Чертов мэр! – зло произнес директор, барабаня пальцами по столешнице. Кажется, все это время он провел в кабинете. – Это он лишнее прихватил. Двести двадцать пять тысяч… однако. Мало тех полутора миллионов, что он и так вытащил из фонда, решил с нами поиграться. А как отдавать, своими, что ли? Сколько человек осталось без денег?
– Один.
– Не понял. Рабочий не может иметь такую зарплату. Это ошибка. Причем ваша, Валерий! – тут же сорвался он. Стоявшая подле меня девушка слышала наш разговор, во время паузы она принялась делать какие-то знаки. Я тщетно пытался понять их смысл.
– Не долларов, – наконец, сказала она. – Рублей.
– Рублей? – переспросил раздраженно директор. – Да вы издеваетесь? Нашли чем голову морочить…. Возьми из сейфа, – и связь оборвалась.
Я повернулся к бледной кассирше. Девушка сама все услышала и возилась с ключами. Звонкий щелчок отпираемого замка прозвенел точно выстрел, я вздрогнул всем телом и выронил телефон. Нагибаться и проверять, не было сил.
Их не было и у последнего в очереди. С трудом держа ручку в непослушных пальцах, он расписался в ведомости. Счетчик банкнот протарахтел последний раз и смолк. Кассирша буквально вложила в протянутые ладони купюры. Работяга неслышно пошаркал на выход, медленно растворяясь в чернильной темени. Исчезающий профиль снова показался знакомым. Я напряг зрение, вглядываясь, зря, голова стала кружиться сильнее.
У девушек все еще оставались силы просматривать ведомости. Они о чем-то спорили, когда я, войдя в помещение, привалился к стене и молча следил за мельтешней рук и страниц. Безумно хотелось забыться, закрыть глаза и открыть их только назавтра, в собственной постели, а не посреди мертвенного холода нетопленой кассы.
Кажется, я снова отключился. Из нового оцепенения меня вырвал голос одной из кассирш:
– Слушайте, я поняла, кажется. Вот, смотрите. Кто-то за Круглова деньги получил.
Я пошевелился.
– За Круглова?
– Ну, за того, который пощечину…. – она помолчала. – Мы его из ведомости не успели вычеркнуть. Кто-то и получил….
Я вспомнил. Отлепился от стены и выхватил ведомость. Пролистал ее, водя непослушным пальцем по строкам.
– Круглов взял свои деньги, – наконец, пробормотал я. Ведомость упала на пол, плюхнувшись в груду оберток.
– Но Валерий Михайлович, Круглов… он ведь умер… тогда.
– Но свои деньги он взял. Пообещал взять и взял. Сличите подписи, —Девичьи пальцы сомкнулись на моем запястье горячим наручником. Я попытался вырваться, чувствуя ледяную беспомощность, разливающуюся по телу.
– У вас жар, Валерий Михайлович.
– Да что подписи, вы сами ему выдали деньги. Да, вы. Он ведь был последним в очереди, неужто забыли его лицо?
Она вздрогнула. От моих слов или царапающего, словно наждак, воспоминания, не знаю. Комнатушка плыла перед глазами и никак не могла остановиться. Начинался бред.
Сер. Фев. 2005
Варенька
Серджио Вивиани приехал в Москву с заметным опозданием – пробки начались, как он выразился, еще в воздухе. И действительно, его частный борт продержали над «Домодедово» не меньше сотни минут по необъяснимым причинам. Не то действительно скопилась масса садящихся-взлетающих рейсов, не то пропускали «литерный» – очередную шишку, которой приспичило покинуть нерезиновую. А дальше были знаменитые пробки на шоссе перед въездом в город. Трасса возле моста МКАД сужалась на две полосы сразу, неудивительно, что заторы там случались даже в выходные и праздники.
Прибыл в свою резиденцию он в растрепанных чувствах, – перед отъездом получил известие о наезде налоговой на редакцию журнала «Иртыш» и домашнем аресте редактора. Возможно, Серджио опять должен был что-то подписывать и отчего-то отказываться. Последнее время власти деятельность Вивиани не жаловали, но несмотря на все претезнии, его некоммерческая организация отказалась регистрироваться иностранным агентом по новому закону, а нашла лазейку и финансировала свои благотворительные проекты через кипрские оффшоры. Ими как раз заведовал я. Империалистическую же деятельность сына разнорабочего, как Серджио называл ее, напротив, приветствовали, выдали за гроши землю под Питером на постройку завода про производству электроники класса «хай-энд» и всячески поощряли к дальнейшему развитию дел компании «Вива» в России. При этом умело блокируя все благие начинания успешного коммерсанта. На что Вивиани постоянно злился.
