Я неуверенно улыбнулся.
– Хоть познакомились.
За моей улыбкой последовала и ее, перед нами неожиданно остановилась «Шкода Октавия». Волею судеб мне была предложена роль, и я принял ее тотчас.
– Тебе далеко?
– На Третью Фрунзенскую.
Недалеко; тогда я, наклонившись к ветровому стеклу «шкоды» еще рассчитывал, сколько времени уйдет у меня на этот крюк до Хамовников и успею ли засветиться в нужном месте в указанное время. Еще рассчитывал, что прокручу спущенное мне дело в кратчайшие сроки и без последствий.
За рулем «шкоды» сидела дама: сухая, пожалуй даже чопорная женщина бальзаковского возраста; она разглядывала склонившуюся к стеклу фигуру в черном кашемировом пальто и стоявшую рядом переминающуюся с ноги на ногу девицу. Тем не менее, пожелала узнать, куда мы направляемся. На какое-то время я растерялся, несколько секунд мы просто смотрели друг на друга через открытую мною дверь.
Женщина согласилась тотчас же, едва я упомянул улицу. Мне пришла в голову мысль, что в крайнем случае, возьму машину там, на Комсомольском проспекте. Анна забралась на заднее сиденье первой. Едва я захлопнул дверь, как «Октавия» стремительно рванулась с места.
– Только, пожалуйста, не курите, – предупредила меня водительница, более изучая Анну, нежели меня. Женщина посматривала на нее всю дорогу, я видел ее холодные глаза, отраженные от поверхности зеркала заднего вида.
Едва машина тронулась, девушка расстегнула куртку, обнажив бледную шею, на которой посверкивала узкая цепочка с золотым двуглавым дракончиком, обвившим не то посох, не то скипетр, обе его головы смотрели в разные стороны, изображая таким образом букву Т.
– Симпатичная вещица, – произнес я, разглядывая дракончика. В зеркале заднего вида краем глаза я видел все тот же изучающий взгляд. Пальцы невольно потянулись к цепочке. Анна не протестовала, напротив, ее руки освободили дорогу, занявшись прической; сняв резинку, она принялась заново создавать свой «конский хвост», как-то особенно встряхивая головой.
Жест этот показался мне смутно знакомым. Как и последовавший за ним: резинка, удерживаемая на мизинце левой руки – Аня, видимо, была левшой – внезапно соскользнув, упала на сиденье.
Подавив дрожание рук, я коснулся дракончика, взял его в ладонь. Анна, продолжая заниматься «хвостом», принялась рассказывать об этой вещице, да, червонное золото, подарок, нет, не любимого мужчины, ваш пол подобные подарки вообще дарить не умеет.
Машина свернула на Обручева, едва притормозив на светофоре. И в этот миг дракончик выскользнул у меня из пальцев, буквально стек с них, точно размягчившись от тепла рук и вернулся на прежнее место, все так же безразлично глядя в обе стороны.
Моя рука бросилась за ним следом, пальцы встретили бездушную твердость благородного металла и невольно коснулись девичьей шеи. Аня едва заметно вздрогнула, отвела мою руку и не выпустили из своей.
– Ну, хватит…
Фраза повисла в воздухе, продолжать она не решилась, боясь все испортить. Рука ее все так же прижимала мою ладонь к сиденью, мне казалось, девушка спорила с собой о границах допустимого, сомневаясь и в вырвавшихся только что словах, и в позволительности моего любования дракончиком, приютившимся у нее на груди. Решится ли отыграть назад или не сделает этого, опасаясь, что испытанные минутами раньше муки близорукого разглядывания, а я уже убедился в том, что девушка близорука, с трудом заготавливаемые фразы на тот или иной случай и робкие прикосновения и первые успешные диалоги так и останутся ничем. Или посчитает необходимым соглашаться со всеми моими притязаниями, стыдясь своей уступчивости, но и побоясь потерять едва обретенное знакомство.
Для меня и самого уличные знакомства были редкостью, мы на равных не знали, как подойти друг к другу. Я посмотрел на ее лицо, перевел взгляд на пальцы по-прежнему сжимавшие мою руку.
В этот миг мне захотелось ее обнять.
Она и не думала возражать, подвинулась ближе и нагнула голову, давая возможность совершить задуманное. За секунду до того, как моя рука пришла в движение. Я понял это лишь когда ее затылок опустился на локоть, и плечо болониевой куртки мягко коснулось подушечек пальцев.
Мне стало тепло и уютно, как дома. И я перестал обращать внимания на взгляды, бросаемые водительницей в зеркало заднего вида. Аня произнесла несколько ничего не значащих фраз, я что-то ответил ей, весь путь до въезда на метромост мы провели в согласном молчании.
Затем Аня стала подсказывать довезшей нас женщине как лучше добраться до места: пересечение Третьей Фрунзенской и Доватора. Она наклонилась вперед, иной раз подсказывая рукою направление. Едва машина остановилась, девушка открыла дверь и выбралась наружу. Получив деньги, женщина обернулась ко мне и медленно произнесла:
– Поосторожнее, молодой человек, – машина тотчас же стартовала с места и умчалась в сторону Комсомольского проспекта, унося с собой все прежние прожекты и решения, связанные с несостоявшейся встречей в Лефортове.
Аня взяла меня под руку.
– Тут недалеко, – сказала она, кивая в сторону домов довоенной постройки. – Вон в том дворе.
И повела меня к невысокой ограде, опоясывавшей дома. В еле ползущем лифте, шахта которого частично находилась в эркере в одной из стен дома, она позволила снова себя обнять; закрыв двери и нажимая кнопку, она прижалась ко мне всем телом и не оставила выбора. Когда лифт добрался до нужного этажа, я уже не думал ни о чем другом, кроме нее. Ане так же нужно было спешить, и она торопливо стянула с меня шарф, и повесила черное пальто на плечики, и взяла за руку, и повела за собой в комнату, и захлопнула за мной дверь, отрезая пути к отступлению.
Я принял ее нетерпение и ее страсть и постарался заразиться ею. До той минуты, пока за мною не закрылась дверь спальни, я не чувствовал ничего, кроме дружеского расположения и участия, теперь же, когда ее щеки пятнами порозовели, когда она протянула ко мне руки и позвала коснуться обнаженной груди, я не чувствовал ничего.
Но и отступить не смог. Ее тонкая фигурка, ее низкие плоские груди, мальчишеские бедра, и золотистый пушок лона до странности безумно притягивали меня. Притягивали, но не волновали, как не волнует уже нечто, с детских времен ночною грезой оставшееся в памяти, за давностью лет по-домашнему знакомое и приятное в сумбуре проведенных снов.
Она упала на постель и раскинула объятия, и приняла меня в них.
И соприкоснувшись с ее телом, ощутив его запах вновь смутно знакомый, словно и в самом деле вернулся в далекие подростковые годы, почувствовав себя неопытным юнцом, которому все происходящее – впервые, и волнение и боязнь ошибиться и не показаться тем, кем должно и так хочется быть, становились для меня превыше влечения. Я чувствовал ее обручем сжимающие объятия, слышал ее стоны и вскрики; она горела, жаждала, понуждая меня выбиваться из сил, страсть захлестывала ее, накрывала с головой… и бессильно разбивалась, где-то бесконечно далеко от меня.
