Я старался и доводил ее до исступления и чувствовал как ее пальцы впиваются в спину; я старался не смотреть ей в лицо, уткнувшись в подушку, в рассыпавшиеся гидропиритные волосы, старался вспомнить, воспроизвести в памяти ту девушку, с которой у меня все получалось, все, кроме совместной жизни, давно, два года назад, пытался, но никак не мог; неровное дыхание и вскрики и извивавшееся подо мной тело было чуждым, и картинка, столь любимая прежде, билась на осколки и исчезала. Мозг точно покрылся изморозью, застудившей желания.
Она протяжно, точно раненая стрелой, закричала, изогнулась с неожиданной силой, едва не сбросив меня и, враз обессилев, вновь разметалась на подушках. А я, не в силах остановиться, задыхаясь под громогласное биение бешено стучавшего сердца, продолжал бороться с оледеневшими чувствами. Анна не воспринимала меня уже, ее руки разжались, я остался один.
Едва слышно она произнесла, точно в беспамятстве:
– Нет, ты невозможен. Сколько можно…
В этот миг я узнал ее.
Мимолетные намеки сложились в воспоминания, словно фрагменты головоломки в картинку, ту, что много, десять лет назад, мечтал видеть, мечтал все полгода, пока встречался с ней, с Аней Плотниковой, ученицей одной из школ юга Москвы, мечтавшей поступить в институт и потому пришедшей на частные подготовительные курсы. Наша группа состояла из пяти человек, я приходил с приятелем, а уходил с ней. И только я, воспользовавшись моментом, украдкой целовал ее, она говорила то, что произнесла с негою в голосе мгновение назад и беззастенчиво подставляла накрашенные алой помадой губы. Как и сейчас.
Моему желанию оказалось есть за что уцепиться, и оно уцепилось, изморозь смыло обжигающей, душной волной, я исторг из себя полузадушенный хрип и замер, вконец обессилев, стараясь унять сотрясавшие меня биения сердца.
Аня удовлетворенно вздохнула, успокаиваясь, я почувствовал, как болит спина, в которую в порыве страсти впивались ее коготки.
Цепочки на ее шее уже не было, странно, что я заметил это, странно, что я вообще замечал что-то, кроме нее самой. Анна сладко потянулась, пятками сбивая простыню. Я хотел было спросить ее о золотом дракончике, как в дверь осторожно поскреблись.
От этого шелестящего звука я вздрогнул; мне и в голову не могло придти, что в квартире может находиться кто-то еще.
Аня подняла голову.
– Не обращай внимания, это Рэн. Моя, – она на мгновение замялась, – компаньонка. Что там?
Дверь приоткрылась на ладонь.
– Я все приготовила, – донесся из-за двери тихий девичий голос.
– Хорошо. Что-нибудь выпьешь?
Я вспомнил о намечавшейся некогда встрече в Лефортове. Отголосок мысли, точно пришедший из чужого сознания, ни к чему не обязывающий. Я потянулся и сел в кровати.
– Только кофе… с коньяком. Если коньяк хороший.
– Есть «Хенесси», устроит? – напротив кровати располагалась березовая стенка, Аня встала, открыла дверцу бара и достала на треть пустую бутылку. Внутри, перед стеклянной задней стенкой, располагались, ожидая своей участи, еще десятка два вин в основном те или иные «шато»; среди них белой вороной выделялась бутылка «Абсолюта». Дверца закрылась, Аня, все еще обнаженная, повернулась ко мне – вакханка пред алтарем виноградного бога. В этот миг она еще больше походила на ту, о которой я мечтал в такие далекие времена.
– Знаешь, мы с тобой и в самом деле встречались, – откинувшись на локти и оглядывая ее произнес я. Девушка замерла, бутылка, поднятая на уровень шеи, покачнулась во вздрогнувшей руке. Но она ничего не сказала. – Курсы у метро «Профсоюзная» помнишь? В девятом классе, – она резко, излишне резко покачала головой. – Как-то осенью я все приглашал тебя пойти в кинотеатр «Тбилиси» на «Греческую смоковницу», после курсов, ты упрямилась, потом согласилась, а в самый последний момент выяснилось, что я не захватил с собой бумажник. Ну? И ты тогда….
Она вспомнила. Но все так же молчала. Я поспешил привести еще примеры, считая, что она колеблется, выбирая между да и нет, напомнил ей про забавный случай с расческой; она медленно опустила бутылку и, поколебавшись мгновение, поставила ее обратно в бар. Затем повернулась к креслу, сняла со спинки шелковый халатик прозрачно-голубого цвета.
– Антон, – медленно произнесла девушка, – Да. я вспомнила, – и после паузы добавила. – Я с самого начала решала, ты это или Артем.
– Это я. А почему коньяк вернулся на место?
– В гостиной лучше. Пойдем, я тебя познакомлю с Рэн.
Рэн, молоденькая кореянка, которой на вид не исполнилось и восемнадцати, с блеклым усталым лицом цвета сепии, коротко стрижеными волосами, отдающими в рыжину, худая до прозрачности, – я столкнулся с ней на выходе из комнаты, она несла в гостиную поднос с кофейными чашками и сахарницей.
В гостиной мне была предоставлено место за столом напротив окна; пока Рэн хлопотала над сервировкой, я впервые смог оглядеться и познакомиться с квартирой, в которую меня занесло.
Но первым меня привлекло знакомое поблескивание: на груди Анны вновь появился двуглавый дракончик, я так и не понял, когда она успела надеть цепочку, буквально секунду назад ее шея была беззащитно пуста. Задать вопрос я не решился, просто поднял глаза на стену за спиной Ани.
Ее украшали два средних размеров полотна каких-то современных импрессионистов, нечто подобное продавалось на Кузнецком мосту. Под ними стояла горка, забитая посудой; рядом находился пузатый комод на котором стояли две полки, забитые розовыми романами и детективами в мягкой обложке. У самого окна притулился «Панасоник» с метровым экраном; еще один телевизор той же марки, но чуть меньше и в коробке, находился за спиной Рэн. Рядом притулился музыкальный центр, что-то класса «хай-энд». В углу уютно устроился нескромных размеров трехстворчатый шкаф, одна створка, дальняя ко мне, была полуоткрыта, и на свет показывались краешки пестрых платьев.
Рэн забрала у меня чашку, я от нечего делать, полюбопытствовал, какому заводу принадлежит это бледно-зеленое чудо, прозрачное на свет и украшенное позолоченными цветками. Перевернув блюдечко, обнаружил коричневый значок с двуглавым орлом и надписью по кругу: «Фабрик Гарднер в Москве» и медленно опустил антиквариат на стол. Затем взялся за сахарницу. Та же надпись. За поднос, засыпанный трюфелями; я действовал в спешке, неосторожно, и высыпал половину на стол. Обе девушки довольно улыбнулись.
Надпись оказалась иной, просто выдавленной в фаянсе: «М. С. Кузнецов в Твери», только орел остался прежним.
– Ты всю посуду переколотишь, – не выдержала Аня. – Успокойся, здесь все такое.
Мне поставили кофе под нос, и я успокоился.
– Сахар положить? – спросила Рэн, едва слышно, и быстро облизала пересохшие губы. Я кивнул и вспомнил об обещанном коньяке.
– Принеси «Хенесси», – распорядилась Аня, и Рэн тут же исчезла за дверью. Спустя минуту, она появилась с уже знакомой бутылкой, пустой на треть и плеснула щедрую порцию мне в кофе.
