Через неделю, он голодный и небритый, на перекладных добрался до дома. Возвращение его вызвало бурю самого разного рода эмоций, особенно бурную у родителей, коллег и шефа, к слову, так и не дождавшегося обещанной к сроку статьи. А наутро Хохряков узнал интересный факт, вплотную касающийся его биографии недельной давности: оказывается, именно в тот день, когда Иван оправился в редакцию, та внезапно, без объявления, прекратила свое существование: телефоны замолчали, новые номера журнала не высылались ни авторам, ни подписчикам. Сам Хохряков, немного позже (снова отпросившись у шефа), окончательно придя в себя долго бродил по старому району, со старым планом, сохранившимся в кармане брюк, но так и не мог найти нужного здания с березкой на крыше. Поразмыслив, он решил, что окончательно сглючившее заклинание, все-таки заперло редакцию в вовремя оставленном им помещении. Этой версией он и утешился – сызнова наткнуться на Трисмегистова с кадуцеем ему не очень-то хотелось.
А книгу «Окулюс мунди», уже не вступавшую с ним в контакт через внутренние взоры, он благоразумно перепрятал подальше, рассказ же, послуживший началом всей этой истории и вовсе стер. После чего переключился на детективную прозу, с такими, порой, мистически жуткими описаниями баталий на страницах, что у читателей кровь застывала в жилах. Подобных книг он за неполных три года настрочил уже шесть штук, и выходят они на порядок лучше, и расходятся не в пример чаще, нежели прежние творения. Что значит приобретенный опыт.
Писатель и Шуб-Ниггурат
Эта леденящая душу история произошла с одним моим знакомым, тоже писателем, как и я. Он, молодой человек без малого тридцати лет, предпочтение отдавал, правда, готическим рассказам невеликой длины в большинстве стилизованным под опусы Говарда Филипса Лавкрафта; для тех, кто не знает, – был такой американский писатель, тоже безвестный и так же плохо печатавшийся при жизни. Оба они издавались во второразрядных журналах и газетах, публиковавших разные бредни о пришельцах, гуманоидах, вампирах и прочей нечисти. Одинаково скверно обеим платили гонорары. По этой причине оба были одиноки, печальны, сильно раздражены настоящим, отдавая предпочтение временам давно минувшим, и находили временное утешение лишь в написании своих жутковатых рассказов.
С этого и начинается сама история: несколько дней назад мой знакомый написал очередной опус, – в четыре машинописные страницы – с леденящим душу названием «Проклятие Шуб-Ниггурат». Для непосвященных в таинства Лавкрафтианской мифологии, думается, куда более леденяща первая часть названия, поскольку вторая не говорит ровным счетом ничего. А вот истовым же поклонникам Говарда Филипса много жутче вторая. Поэтому первой категории сразу поясню, что это богиня из созданного Лавкрафтом пантеона, отвечавшая, за… как бы попроще… одним словом, за экологию. Вроде страшнее не стало, но потому-то я и сел за ноутбук, чтобы…. Словом, читайте далее.
Написав свой опус, мой знакомый разослал его электронной почтой некоторым своим «электронным знакомым». И стал ожидать их реакции на свое творение.
Уже через пару дней они появились: позвонил один, написал ответ другой, я тоже не остался в стороне. Рассказ моего приятеля приняли не ахти как: да, интересно, но с долей прохладцы – мало кому нравилось его истовое подражание американцу во всем, в том числе, совсем уж непатриотичное помещение своих героев в созданные фантазией писателя с того берега Атлантики города Аркхэм и Иннсмут.
Прочтя и выслушав рецензии, мой знакомый расстроился. Чувства его растрепались, голова поникла. И в таком состоянии вчера вечером он сел за компьютер, дабы еще раз просмотреть последнее творение, и, может быть, внести кое-какие изменения, чтобы улучшить впечатление.
Тут-то все и началось.
Сперва писатель почувствовал странный запах, а повернув голову, обнаружил на противоположной стене быстро расширяющееся темное пятно, подсвечиваемое изнутри мутным багровым сиянием. Мне думается, что сначала появилось багровое пятно, начавшее распространять запахи неведомых пространств, но в тот момент моему знакомому было не до причинно-следственных связей. Пятно росло на глазах и буквально через минуту оно походило размерами на дверь; интересно, но писатель в этот момент, в силу специфичности своего воображения, подумал, что это гроб. Но из пятна шагнули, появляясь в его комнате, сразу двое, так что первоначальная версия моего знакомого отпала.
Первый появившийся был громаден – мужчина за два метра ростом, косая сажень в плечах, непробиваемая бронь мускулов на курчавой груди. Из одежды на нем присутствовала только набедренная повязка: дорогое, расшитое золотыми галунами опоясание, чьи концы с изящной бахромой спускались спереди и сзади почти до пола. Голову покрывала золотая каскетка с длинным козырьком и крылышками, защищавшими уши.
Поигрывая бицепсами обеих рук, мужчина сделал шаг вперед, этим шагом пересекши комнату, и вперил взоры в писателя, напуганного до совершенного онемения. Следом за батыром в комнате появился второй посетитель, куда хилее. Разглядеть подробнее нового пришлеца писатель не мог, тот до поры, до времени прятался за мощным торсом богатыря. Исходя из обилия волос, разросшихся на бронзовом теле вошедшего, особой формы носа и цвета глаз, мой знакомый почему-то решил, что имеет дело с представителем народов Кавказа, при этом способ появления оного его нисколько не смутил – писателей-фантастов трудно чем-либо смутить, – да и намерения прибывших не оставляли сомнений в неблаговидной цели визита. Вытянув вперед волосатую руку, гость гортанно изрек:
– Игорь Щёчкин, – это была констатация факта, но писатель все же нашел в себе силы кивнуть. – По твою душу пришел.
Писатель вздрогнул всем телом. А гость подошел вплотную к моему знакомому и, нагнувшись, внимательно разглядывал строки текста, отображенные на экране. При этом лицо его приобрело столь зловещие черты, что я нисколько не удивился бы, окажись в тот момент мой знакомый в глубоком обмороке – сам на его месте поступил бы также. Но писатель продолжал с ужасом вглядываться в обличье вошедшего, все еще уверенный, что перед ним абрек, посланный откуда-нибудь из Панкисского ущелья за головами неверных сочинителей.
Ткнув пальцем в монитор, «горец» хрипло хмыкнул:
– Вот она, улика. Сама в руки пришла. – и добавил весомо: – Ну все, Игорь Щечкин, сейчас я буду тебя в бараний рог крутить. – И, обернувшись, произнес: – Ниггурат, поди сюда. Это точно он.
Из-за его торса, наконец, показался второй прибывший – ей оказалась женщина. От одного ее вида, мой знакомый точно потерял бы дар речи – при более благоприятных обстоятельствах. Вошедшая была прекрасна, но ее поистине божественная красота омрачилась припухшими от слез глазами; она и сейчас едва сдерживала их, прижав к носу скомканный кружевной платочек. Ко всему прочему, прибывшая дама оказалась обнажена до пояса, вернее, обнажена полностью, но… тут мои пальцы замедляют бег по клавиатуре, противясь попыткам описать подобное. Выше пояса, Ниггурат была обнажена как женщина, а вот ниже, она, она… фу ты, пропасть, не хочет писать рука! Словом, вид имела в точности как козлица: ноги ее, покрытые черной тонкорунной шерстью, заканчивались раздвоенными копытцами, а позади, писатель смог увидеть это, когда Ниггурат повернулась в профиль, весело болтался вздорный хвостик.
