В книге С. Ашевского (1911), самой глубокой из всех, отмечается, что для Белинского был характерен культ сильной и знающей личности: кто не образован, тот почти не человек. В другом месте своей книги С. Ашевский утверждает, что Белинский на первый план ставит религиозно-нравственное воспитание. Что первичнее: знание или вера? У Белинского есть разные высказывания на этот счет, часто противоречащие друг другу, что ставит в тупик исследователей его творчества. Может, именно поэтому Ашевский считал педагогические взгляды Белинского дилетантскими и имеющими лишь исторический интерес.
Наиболее полно В. Г. Белинский сформулировал идеал личности и ее воспитания в своей известной статье «О детских книгах». П. Ф. Каптерев считал, что он одним из первых утвердил мысль, что надо сделать из ребенка прежде Человека, а потом – гражданина. У Белинского в статьях много евангельских и святоотеческих мотивов. Так, вслед за Коменским, Фребелем, он повторяет мысль, взятую у ранних христианских мыслителей, что воспитание – это выращивание, а воспитатели – садовники. Криво посаженное деревце криво и вырастет – эта мысль знакома христианской педагогике с самых ранних времен. «Да, младенец есть молодой, бледно-зеленый росток, едва выглянувший из своего зерна; а воспитатель есть садовник, который ходит за этим нежным, возникающим растением»
[175].
Родительская любовь к детям должна быть, по мысли Белинского, выше естественной. Естественная любовь есть и у животных. «Но, повторяем, естественная любовь, основывающаяся на одном родстве крови, еще далеко не составляет того, чем должна быть человеческая любовь. Из родства крови и плоти должно развиться родство духа, которое одно прочно, крепко, одно истинно и действительно, одно достойно высокой и благородной человеческой природы». И продолжает: «Мы сказали, что отец любит свое дитя, потому что оно его рождение; но он должен любить его еще как будущего человека, которого Бог нарек сыном Своим и за спасение которого Он принял на кресте страдание и смерть. При самом рождении отец должен посвятить свое дитя служению Богу в духе и истине, и посвящение это должно состоять не в отторжении его от живой действительности, но в том, чтобы вся жизнь и каждое действие его в жизни было выражением живой, пламенной любви к истине, в которой является Бог. Только такая любовь к детям истинна и достойна называться любовью; всякая же другая есть эгоизм, холодное самолюбие»
[176]. Никак невозможно сказать, что это мог писать атеист и материалист, каким его представляла советская, да и в определенном смысле дореволюционная, историография!
«Но кто не сделался прежде всего человеком, тот плохой гражданин, плохой слуга царю», – поясняет Белинский. И поясняет, что он понимает под выражением «быть человеком»: «Под человечностью мы разумеем живое соединение в одном лице тех общих элементов духа, которые равно необходимы для всякого человека, какой бы он ни был нации, какого бы он ни был звания, состояния, в каком бы возрасте жизни и при каких бы обстоятельствах ни находился, – тех общих элементов, которые должны составлять его внутреннюю жизнь, его драгоценнейшее сокровище и без которых он не человек. Под этими общими элементами духа мы разумеем доступность всякому человеческому чувству, всякой человеческой мысли, смотря по глубокости натуры и степени образования каждого»
[177]. Это, разумеется, слишком общее и расплывчатое определение. И мысли, и чувства могут быть разные, в том числе и недостойные человека. Но оно, безусловно, имеет христианские истоки.
В конце статьи автор приводит слова В. А. Жуковского: «При мысли великой, что я человек, всегда возвышаюсь душою», которые всегда трактовались как гимн человеческого достоинства и гордости. Однако В. А. Жуковский в этом стихотворении говорил не о величии человека в его самоопределении, а о его величии в богоподобии. Стихотворение «Теон и Эсхин» [21; с. 80–81] посвящено двум товарищам, из которых один искал развлечений, а другой тихо жил дома, трудясь и любуясь природой. Первый вскоре воротился домой и стал завидовать умонастроению друга, на что второй ему отвечал:
«Спокойно смотрю я с земли рубежа на сторону лучшея жизни
Сей сладкой надеждою мир озарен как небо сияньем Авроры
Сей сладкой надеждой я выше судьбы, и жизнь мне земная священна,
При мысли великой, что я человек, всегда возвышаюсь душою».
И далее:
«<…> Все небо нам дало, мой друг, с бытием:
Все в жизни к великому средство;
И горесть, и радость – все к цели одной:
Хвала жизнодавцу Зевесу».
То есть речь идет совсем не о возвеличении и прославлении человека как такового, но о мудрости и бесконечной щедрости его Создателя, о бесконечности жизни, о бессмертии души, о смирении перед Высшей Волей, что бы она ни послала нам (в данном случае, поскольку герои – древние греки, то перед Зевсом). Священна жизнь человека только в связи с Творцом, а не сама по себе. Что бывает с нею, когда человек уповает только на самого себя, Жуковский показывает на судьбе второго товарища, который вернулся с разочарованием и горечью в сердце. Исток этого мотива – евангельская притча о блудном сыне. Поэтому, ссылаясь на Жуковского, В. Г. Белинский имел в виду не личную силу человека, а его величие в союзе с Богом.
Статью В. Г. Белинского русская педагогика оценила восторженно. Так, о «человечности» воспитания уже в начале ХХ в. рассуждает П. Ф. Каптерев. Он так трактует В. Г. Белинского: «Основу, сущность, элемент высшей жизни в человеке составляет его внутреннее чувство бесконечного, которое как чувство лежит в его организации. Степени этого чувства различны в людях, и мерою глубины его измеряется достоинство человека и близость его к источнику жизни – к Богу. Все человеческое знание должно быть выговариванием, переведением в понятия, определением, короче – сознанием таинственных проявлений этого чувства, без которого поэтому все наши понятия и определения суть слова без смысла, форма без содержания, сухая, бесплодная и мертвая отвлеченность. Без чувства бесконечного в человеке не может быть и внутреннего, духовного созерцания истины, потому что непосредственное созерцание истины, как на фундаменте, основывается на чувстве бесконечного»
[178]. То есть человек может стать человеком только в связи с высшим, бесконечным, «сверхчеловеческим», Божественным.
П. Ф. Каптерев, подводя итог педагогическому творчеству Белинского, видит ограничения человечности в сословности монархии: «В лице Белинского русская педагогия впервые доросла до сознания необходимости прежде всего и больше всего воспитывать человека, а цель воспитания видеть в развитии человечности»
[179]. Прежние идеи не могли, по его мнению, быть таковыми из-за сословности. Интересно, как сословность мешала человеку быть человеком и ставить эту цель в его воспитании? Но это уже вопрос к Каптереву, а не к Белинскому.
