1) умозрительная германская школа теряет свое значение. Западная философия в лице Шеллинга и других мыслителей сама осознала свою односторонность;
2) ложность западной философии происходит вследствие изъяна в самом процессе познания, основанном исключительно на логическом мышлении и притязании его на полноту истины;
3) для истинной философии требуется цельность познания, употребление всех способностей человеческого духа.
Киреевский пишет, что гегельянское понятие о разуме не противоречило бы философствованию св. Отцов, если бы не выдавало себя за высшую познавательную способность и, вследствие этого притязания на высшую силу познания, не ограничивало бы саму Истину той стороной познавательности, которая доступна этому отвлеченно-рациональному способу мышления.
Такому пониманию познания противостоял русский материализм, в первую очередь в лице Н. Г. Чернышевского. Его позицию поддержал А. Н. Пыпин (двоюродный брат Николая Гавриловича), отметив, что Киреевский принял конец немецкой философии за конец науки, «рассудочной мысли». Нигде Киреевский не говорит, что наука окончила свой путь. Напротив, подчеркивая, что путь этот уходит в бесконечность, Киреевский удивляется претензии ученых на всецелое знание.
А. Н. Пыпин указывает, что «на место отвлеченных теолого-философских умозрений наука все больше обращалась к точным положительным изучениям в многоразличных областях науки. Естествознание выступает, наконец, на первый план, и приемы точного знания распространяются на те области, которые прежде брала в свою опеку отвлеченная философия – на историю, право, общественные и политические науки и проч.»
[217]
Вопрос лишь состоит в том, можно ли методами точных наук изучать сферы знания, связанные с человеком, гуманитарные области? Герцен, также поначалу следуя модному увлечению естественнонаучными методами, предлагал перенести их на гуманитарные знания. В дневнике за 1842 г. он писал: «Надобно обратить побольше внимания на естественные науки, ими многое уясняется в вечных вопросах»
[218]. Но постепенно он разочаровался в этой позиции, хотя и до конца жизни так и не понял, как можно верить в Бога и заниматься науками.
У него много замечаний такого рода: «Вчера я душевно смеялся над стараниями Редкина вывести личного Бога и христианство путем чистого мышления. Логика доводит до идеи, до безличного духа, который личен в человеке и через человека себя познающ, далее не выведешь ничего, кроме непростительной тавтологии, которой угощали берлинские философы Германию»
[219].
Но вернемся к И. В. Киреевскому. Он охотно признавал, что «науки существенной частью своею, т. е. как познания, принадлежат равно языческому и христианскому миру и различаются только своею философскою стороною. Этой философской стороны христианства католицизм не мог сообщить им потому, что сам не имел ее в чистом виде. Оттого видим мы, что науки как наследие языческое, процветали так сильно в Европе, но окончились безбожием как необходимым следствием своего одностороннего развития». Россия не блистала науками, но зато «в ней хранилось первое условие развития правильного, требующего только времени и благоприятных обстоятельств: в ней собиралось и жило то устроительное начало знания, та философия христианства, которая одна может дать правильное основание наукам»
[220].
Необходимо соглашать истины разума с превышающей разум истиной Откровения, самый образ разумной деятельности «возвышать до того уровня, на котором разум может сочувствовать вере и где обе области сливаются в одно нераздельное созерцание истины». «Такова цель, определяющая направление умственного развития православного христианства, и внутреннее сознание этого искомого края мысленной деятельности постоянно присутствует в каждом движении его разума, дыхании его мысленной жизни…»
[221]
Найдя зерна истинной философии в святоотеческом наследии, Киреевский отмечал, что «любомудрие св. Отцов представляет только зародыш этой будущей философии. Надо его развить в науку философию, которая должна у нас создаться. Нельзя думать, что любомудрие св. Отцов это и есть готовая философия. Необходимо «новое самосознание ума <…> Возможность такого знания так близка к уму всякого образованного и верующего человека, что, казалось бы, достаточно одной случайной искры мысли, чтобы зажечь огонь неугасимого стремления к этому новому и живительному мышлению, долженствующему согласить веру и разум, наполнить пустоту, которая раздвояет два мира, требующие соединения, утвердить в уме человека истину духовную видимым ее господством над истиною естественною, и возвысить истину естественную ее правильным отношением к духовной, и связать наконец обе истины в одну живую мысль, ибо истина одна, как один ум человека, созданный стремиться к Единому Богу»
[222].
О необходимости согласия наук с внутренним чувством правды славянофилы размышляли много. У современного философа А. Панарина находим пояснение понимания познания у славянофильства и западничества: «Запад полагает, что для истины требуется бесстрастие, а не Любовь и Добро. Доброчувствие ослабляет интеллектуальную мощь знания <…> В лице православной России (и православного мира в целом) Запад имеет неудобное доказательство того, что просвещению не обязательно быть высокомерным и нетерпимым – выражать бесчеловечную неумолимость закона, – оно может вмещать в себя теплые энергии христианского сочувствия к обездоленным»
[223].
В упомянутой статье «О характере просвещения России и его отношении к просвещению Европы» И. В. Киреевский пишет о человеческом разуме: «высшие истины ума, его живые зрения, его существенные убеждения – все лежат вне отвлеченного круга его диалектического процесса и хотя не противоречат его законам, однако же и не выводятся из них и даже не досягаются его деятельностью, когда она оторвана от своей исконной совокупности с общею деятельностью других сил человеческого духа»
[224]. Таким образом, основной порок понимания разума в новейшей европейской мысли Киреевский видел в том, что мыслителями его логическая сторона, рассудок выдается за высшую познавательную способность, и тем самым истина ограничивается исключительно доступными отвлеченно-рациональному способу мышления сторонами.
И. В. Киреевский противопоставляет «школьную», «внешнюю», «постороннюю» образованность, основанную на раздвоении между верой и разумом и подчинении первой второму, и внутреннее, «истинное», «просветляющее» просвещение, исходящее из «цельного сознания верующего разума и освещающее всякую умственную деятельность христианской истиной». Это созвучно взгляду Гоголя, который писал, что просветить – значит высветить человека во всех его силах, а не одном только уме.
