Грановский говорит о зависимости истории от общественного сознания и философии: «Быть может, ни одна наука не подвергается в такой степени влиянию господствующих философских систем, как история». Философская система постепенно делается общим достоянием, и именно оттуда историк заимствует свою точку зрения и мерило, прилагаемое им к описываемым событиям и делам. Философия истории вряд ли может быть предметом отдельного изучения. А вот сами факты часто бессознательно истолковываются с помощью готовой уже философской схемы
[265]. Об этом априорном «бессознательном истолковании фактов» писал и Ю. Самарин в своей статье «Два слова о народности в науке». Осмысление фактов зависит не только от самих фактов, но и от качества зеркала (сознания), их отражающего.
О воспитательном значении истории у Грановского сказано вполне определенно: «Даже в настоящем, далеко несовершенном виде своем всеобщая история, более чем всякая другая наука, развивает в нас верное чувство действительности и ту благородную терпимость, без которой нет истинной оценки людей. Она показывает различие, существующее между вечными, безусловными началами нравственности и их осуществлением, и ограничивается пониманием этих начал в данный период времени». «Да будет нам позволено сказать, что тот не историк, кто не способен перенести на прошедшее живого чувства любви к ближнему и узнать брата в отдаленном от него веками иноплеменнике»
[266].
Грановский отмечает и преимущества отечественной исторической науки в отношении изучения Европы, как относительно свободной от предвзятости и позитивизма: «Ясный от природы и не опутанный влиянием сложного, составившегося из борьбы враждебных общественных стихий исторического развития, ум русского человека приступит без задних мыслей к разбору преданий, с которыми более или менее связано личное дело каждого европейца. Я говорю в этом случае не о том позорном и недостойном историка беспристрастии, в котором видно только отсутствие участия к предмету рассказа, а о свободном от всяких предубеждений воззрении на спорные исторические вопросы. Тревоги, взволновавшие до дна западные государства, отразились в понятиях тамошних народов и трудах историков, утративших веру в идею, заменивших ее нечестивым поклонением факту»
[267]. То есть беспристрастие не должно означать отсутствия предпочтений и любви. Таким образом, Грановский разделяет мысль Хомякова о невозможности изучать историю без любовного к ней отношения. Он также определяет историческое сознание западноевропейца как «составившегося из борьбы враждебных общественных стихий», наделенного массой предрассудков. Достойно внимания, что поклонение факту Грановский называет «нечестивым», т. к. сам по себе факт ничего не говорит ни разуму, ни сердцу. Да и нет факта как такового, он, как правило, окрашен интерпретацией, даже в исторических источниках.
Высоко ставил Т. Н. Грановский воспитательное значение не только истории, но и гуманитарного знания в целом. В своей статье на педагогическую тему «Ослабление классического преподавания в гимназиях и неизбежные последствия этой перемены» (1852) ученый так рассуждает о целостности воспитания и приоритете духовной его стороны: «<…> естествоведение сообщает юным умам холодную самоуверенность и привычку выводить из недостаточных данных решительные заключения. Оно много содействовало и развитию в образованном поколении Запада той безотрадной и бессильной на великие нравственные подвиги положительности, которая принадлежит к числу самых печальных явлений нашей эпохи»
[268]. Девиз реалистов «надо учиться не для школы, а для жизни» в целом верен, но понимается ими однобоко. Требования жизни бесконечно разнообразны: на них можно отвечать только всесторонним развитием всех сил, которых зародыши положены Творцом в духе человека
[269]. Очевидно, – пишет Грановский, что с научной точки зрения изучение древних культур необходимо. А с педагогической? Реальная школа стремится снабдить юношу как можно большим количеством разнообразных сведений, как бы подразумевая, что дальше учиться будет некогда. «Неужели они в самом деле думают дать в школе все нужное для жизни и проводят такую резкую черту между последней и учением? Накопление знаний обыкновенно приводит к охлаждению любознательности. Иначе понимает свою задачу здравая педагогика, менее заботящаяся о накоплении знаний и более обращающая внимание на развитие и упражнение духовных сил»
[270]. Насколько актуально сейчас звучат слова Грановского, противостоящие утилитаризму в образовании, направленному на формирование узкого специалиста-прагматика, обладающего комплексом знаний и умений, необходимых для собственной реализации!
Главная польза гуманитарного, классического знания – «чистое понятие о красоте и возвышенности чувства нравственного долга и человеческого достоинства». «В понятиях и убеждениях древних Греции и Рима было бесспорно много ложного и неприменимого к быту новых гражданских обществ; но умному наставнику нетрудно отделить чисто историческое, временное от общечеловеческого, вечно истинного элемента в творениях греческих поэтов и мыслителей»
[271]. Плохо поставленное классическое образование надо улучшать, а не сокращать – вот основная мысль статьи. Это писалось в то самое время, когда невиданные прежде успехи естественных наук привели к установлению позитивизма как основного философского направления как в Западной Европе, так и в России. Захваченный его мощным влиянием А. И. Герцен в своей заметке «Публичные чтения господина профессора Рулье» (1845) утверждал: «<…> им (естествознанием. – Л. Б.) мы бы начинали воспитание для того, чтобы очистить отроческий ум от предрассудков, дать ему возмужалость на этой здоровой пище и потом уже раскрыть для него, окрепнувшего и вооруженного, мир человеческий, мир истории, из которого двери отворяются прямо в действительность, в собственное участие в современных вопросах. Рабле, очень живо понимавший страшный вред схоластики на развитие разума, – положил в основу воспитания Гаргантюа естественные науки»
[272]. Не очень, правда, понятно, какое отношение имеет схоластика к отечественным гуманитарным наукам (выпады против нее Рабле вполне обоснованы). И это совсем не доказывает «второстепенность» гуманитарного знания по отношению к естественному.
Выходит, что взгляды западника Герцена на воспитание естественными науками находились в прямой противоположности мыслям западника Грановского.
Тема исторического воспитания и истории как смысла развития народа получила развитие в вышеупомянутой статье Ю. Ф. Самарина в «Русской беседе» – «Два слова о народности в науке» (1856). Автор вслед за Грановским рассуждал об объективизме в истории, возможен ли он и насколько: «Легко подобрать в первоклассных творениях примеры противоположности полных, выработанных воззрений на историческое значение и характер целых племен, истекающих из сочувствий или предубеждений авторов»
[273]. То есть факты одни и те же, а их понимание может быть не только различно, но противоположно!
