А. И. Герцен повторяет некоторые положения модной в первой трети XIX в. скептической школы (М. Т. Каченовский), утверждавшей, что в истории нет ничего объективного: «История очень легко делается орудием партии. События былые немы и темны, люди настоящего освещают их как хотят; прошедшее, чтоб получить гласность, переходит через гортань настоящего поколения, а оно часто хочет быть не просто органом чужой речи, а суфлером; оно заставляет прошедшее лжесвидетельствовать в пользу своих интересов»
[284]. В таком понимании история никак не может быть воспитательной.
Таким образом, и славянофилы, и западники в середине XIX в. пытались осмыслить суть исторического пути России и мира, сделать выводы о воспитывающем смысле национального развития и определить некоторые прогнозы на будущее. Одни полагали, что Россия должна извлечь лишь отрицательный урок из своего неприглядного прошлого, другие видели в нем исток будущего величия страны и ее культуры, чистый источник подъема национального самосознания и достоинства народа.
Глава 6. Педагогическая деятельность представителей славянофильства и западничества
Хотя лишь некоторые из западников и славянофилов были по профессии педагогами (например, С. П. Шевырев или Т. Н. Грановский, другие эпизодически занимались преподаванием, как Н. В. Гоголь или В. Г. Белинский), их творчество оказало и продолжает оказывать огромное влияние на воспитание целых поколений. Славянофилы смысл всей своей многообразной, по словам А. С. Хомякова, «педагогической» деятельности видели не в политической злобе дня, а в перевоспитании образованного общества, оторванного от духа национальной традиции.
Профессор русской словесности С. П. Шевырев свыше 20 лет преподавал в Московском университете. Он делал переводы, написал более 100 статей, несколько лекционных курсов, монографии. Современники расценивали его как «умного, тонкого педагога». Даже в советской литературе, считавшей Шевырева ретроградом и апологетом самодержавия, его научная деятельность оценивалась довольно высоко. В исследованиях М. И. Аронсона, Ю. В. Манна, Е. А. Маймина говорилось о ценности работ Шевырева.
Шевырев поначалу, как и многие его образованные современники, давал частные уроки. Он был воспитателем сына Зинаиды Волконской – с ними он в 1829 г. уехал в Рим, где и познакомился вблизи с европейской культурой. С 1834 г. началась его педагогическая деятельность в Московском университете
[285].
Шевырев говорил о тесном и самом раннем союзе национального просвещения с западноевропейской культурой, но до тех пор пока она не покушалась на самую основу нашей культуры – православное мировоззрение: «Наука Запада в том виде, как она тогда процветала, была усвоена древней Россией, можно сказать, даже более, нежели наука, нам современная, теперь усвоена нами; но предки наши употребляли ее как орудие на защиту веры <.. > Сколько раз Россия объявляла сочувствие прекрасным плодам западного образования, стремилась к тому, чтобы себе их усвоить, но Запад требовал, чтобы она копила их ценою измены вере своей, и вот на что никогда не могли решиться наши предки»
[286].
Только в XVIII в., по его мнению, образовалась «высокая терпимость мысли», позволившая заниматься наукой, не отрекаясь от «коренного основания своей жизни». Ученый отмечает мирное отношение нашей Церкви к науке. Из духовных академий вышли первые светские ученые, которые развивались под покровом Церкви, а не в борьбе с ней
[287].
С горечью говорит педагог о недооценке современными образованными людьми собственной культуры: «Увлеченные в другую сторону, ослепленные внешним блеском заемного просвещения, многие из нас или не хотят смотреть на нее из-за какой-то бессознательной гордости, или смотрят с каким-то неразумным пренебрежением»
[288]. Курс лекций С. П. Шевырева явился новым словом в отечественном просвещении, знаменуя собой внимательное и подлинно научное отношение к собственной истории и словесности. Он действительно воспитывал общество в другом, непривычном ему русле.
Поэт Н. М. Языков написал публичное одобрение Шевыреву «Тебе хвала, и честь, и слава!» Любил курс Шевырева и Н. В. Гоголь. Однако в целом общая атмосфера до начала курса была недоброжелательной. Кажется очень точным замечание В. А. Кошелева, который полагает, что в Московском университете царили западники. Славянофилов туда не допускали, студенты поэтому их не знали и считали за «гасильников» просвещения
[289].
Несмотря на искусственно создаваемую вражду между Грановским и Шевыревым, статья последнего в «Москвитянине» о Грановском и его курсе лекций была выдержана в уважительном и местами даже комплиментарном тоне. Тогда как курс самого Шевырева его идейные противники просто высмеяли самым недостойным образом. Два памфлета (Белинского – «Педант» и Герцена «“Москвитянин” и вселенная»)последовательно развенчивали «образ почтенного профессора путем шаржирования его личных качеств, воспроизводимых в манере полемического анекдота, и, главным образом, пародирования стилевой манеры его писаний»
[290]. Использовались совершенно неакадемические приемы: высмеивался даже тембр голоса Шевырева.
К 1856 г., полагает К. В. Ратников, «были уже заложены прочные основы неприятия его (Шевырева. – Л. Б.) литературных концепций и выработалась вполне оправдавшая себя тактика саркастического отрицания его общественной программы»
[291]. Это отрицание касалось, разумеется, не только литературы, но всего отечественного просвещения, представлявшегося людям, далеким от национальных основ культуры, сплошным недоразумением.
Отозвался на курс Шевырева и П. Я. Чаадаев. В письме графу Сир-куру (1845) он с насмешливой интонацией пишет: «В ту минуту, например, когда я пишу вам, у нас здесь читается курс истории русской литературы, возбуждающий все национальные страсти и поднимающий всю национальную пыль. Просто голова кругом идет. Ученый профессор поистине творит чудеса <…> Успех оглушительный. Замечательно! Сторонники и противники, все рукоплещут ему <…> Не сомневаюсь, что нашему профессору в конце концов удастся доказать с полной очевидностью превосходство нашей цивилизации над вашей – тезис, к которому сводится вся его программа». На самом деле целью лекций Шевырева было показать разницу культур и опровергнуть тезис о ничтожестве славянской культуры по сравнению с западноевропейской. Тем не менее Чаадаев заявляет о своем желании перевести курс на французский язык и представить его «ученой Европе на языке, общем всему цивилизованному миру»
[292], признавая таким образом его научное значение.
