Постепенно завязаласьи сын острая полемика, не приведшая, как и всякий спор, к выяснению истины, а лишь обострившая отношения между двумя лагерями. Общество, таким образом, воспитывалось, с одной стороны, на высоких идеалах науки, а с другой – на непримиримости двух позиций, что наложило отпечаток на все отечественное просвещение. Шел поиск не столько истины, сколько новых аргументов в споре. Чужие доводы при этом отвергались с порога, безо всякого рассмотрения.
К столетию со дня рождения Т. Н. Грановского вышло несколько статей и книг, посвященных его педагогической деятельности. Одна из них так и называлась – «Грановский – учитель»
[306]. В ней перед нами предстает облик Грановского-лектора и любящего свое дело педагога. Как всякий профессор, влюбленный в свое дело, он пользовался расположением слушателей. Т. Н. Грановский много помогал студентам – и в учебе, и если было необходимо, то и материально. «Даже убежденные противники Грановского, не исключая и таких как Шевырев, не могли не оценить того нравственно-воспитательного влияния, какое оказывал на студенческую молодежь Грановский»
[307]. Многие коллеги отмечали примиряющий характер педагога.
В своей речи на торжественном акте Грановский сказал: «И вам, и мне предстоит благородное и, надеюсь, долгое служение нашей великой России, – России, преобразованной Петром, России, идущей вперед и с равным презрением внимающей и клеветам иноземцев, которые видят в нас только легкомысленных подражателей западным формам, и старческим жалобам людей, которые любят не живую жизнь, а ветхий призрак, вызванный ими из могилы, и нечестиво преклоняющихся перед кумиром, созданным их праздным воображением <…>»
[308]. С этим высказыванием согласились бы многие из славянофилов, никогда не бывшие ретроградами, несмотря на обратные уверения автора статьи, проводящего непреодолимый водораздел между ними и Грановским.
И. С. Симонов пишет, что, по воспоминаниям С. М. Соловьева, Грановский отличался высокой художественностью лекций. Он обрисовывал перед слушателями «быстрый художественный очерк целых времен и народов <…> Не с насмешкой сожаления относился он к прошлому, но с стремлением понять его в нем самом и в его отношениях к настоящему»
[309]. Перед слушателями сами собой вставали великие начала человечности, света, правды и добра. Славянофил и друг Т. Н. Грановского К. С. Аксаков писал, что он воспитывал свободу слушателей, будил в них благородные движения и чувства, «образовывал и устремлял их силы»
[310]. Вновь перед нами возникает портрет одновременно и воспитателя, и ученого.
В вышеупомянутом некрологе друг Грановского, выдающийся ученый-ориенталист В. В. Григорьев отмечал, что всепоглощающая любовь его к западноевропейской культуре, несомненно, отражалась в лекциях. Грановский был артистической душой, молодежь ценила в нем именно это: «<…> из-за художника выглядывал добрый, теплый, мягкий, отличающийся отсутствием всякого педантства и самолюбивой раздражительности, с благородными стремлениями и благородный на деле человек <…> Вдохновенным актером истории был Грановский на кафедре»
[311].
Таким образом, как ни понятны попытки противопоставить деятельность двух педагогов Московского университета – Грановского и Шевырева, выставляя первого непримиримым западником, а второго – славянофилом, мы все же не можем этого сделать. Во-первых, каждый из них трудился на своем поприще, и его педагогические задачи вытекали из материала. Если Грановский был историком, читавшим лекции по европейскому средневековью, то, любя и зная свой предмет, он совершенно естественно внушал любовь к нему и своим слушателям. Но из этого вовсе не выходило, что Грановский пренебрежительно относился к России и ее культуре, как пытались представить западники.
С другой стороны, С. П. Шевырев, имея предметом своих чтений курс древнерусской словесности, также внушал студентам интерес к нему. К тому же, если Грановский вольно или невольно являлся эпигоном и последователем обширной западноевропейской исторической литературы, то Шевырев был первооткрывателем в своем предмете. Многие документы, которые он ввел в научный оборот, являлись новинкой для читателя. Недаром образованнейший Чаадаев признавал, что профессор открыл для слушателя совершенно новую, неизвестную Русь. Вполне возможно, что успех курса Грановского возбудил в других профессорах желание представить студентам и общественности свои изыскания и стал косвенной причиной появления курса Шевырева. Однако тот не думал уязвить своего предшественника, но желал прояснить для слушателей смысл, величие и самобытность русского просвещения. В статьях славянофилов того времени есть только гордость за курс Грановского, «достойный лучшего европейского университета». Западники же, по нашему мнению, не совсем корректно писали о Шевыреве. Поскольку западническая журналистика имела большее влияние на общественное мнение, а ее идеи были позже подхвачены большевистской прессой и советской историографией, то в истории и по сей день сохранилось мнение о противоборстве Грановского и Шевырева как педагогов.
В. Г. Белинский также пробовал себя на педагогическом поприще. Исследователь творчества В. Г. Белинского С. Ашевский писал, что друзья жившего в большой нужде критика в 40-е гг. много помогали ему материально. Поскольку взаймы Белинский брал неохотно, они доставали ему уроки. Белинский был домашним учителем в нескольких семьях. «Хотя Белинский и шокировал родителей своих учеников “неблаговоспитанностью” и резкими мнениями», отзывы учеников о его педагогической деятельности были положительны. По-видимому, насколько импонировало вольное содержание обучения ученикам, настолько же настораживало оно их родителей. Его ученик, С. М. Сухотин вспоминает: «Наши уроки проходили больше в самых разнообразных, живых разговорах и спорах, особенно по поводу театра»
[312]. Один из писателей, авторов известных в то время журналов, В. А. Ушаков написал фельетон «Пиюша» («Библиотека для чтения», 1835), в котором изобразил в том числе педагогические «успехи» критика. Фельетон вызвал негодование друзей Белинского. Сам критик отозвался о нем в статье «Ничто о ничем» в «Телескопе».
Жена В. Г. Белинского М. В. Орлова, дочь священника, также была педагогом – классной дамой Александровского института. После закрытия «Телескопа» у Белинского возникла мысль уехать за границу домашним учителем, но обстоятельства помешали этому плану.
