Настаивает Гоголь и на доступности читаемого материала. «Он (профессор. – Л. Б.) не должен довольствоваться тем, что его некоторые понимают; его должны понимать все. Чтобы делаться доступнее, он не должен быть скуп на сравнения. Как часто понятное еще более поясняется сравнением! И потому эти сравнения он должен всегда брать из предметов самых знакомых слушателям. Тогда и идеальное и отвлеченное становится понятным. Он не должен говорить слишком много, потому что этим утомляется внимание слушателей и потому что многосложность и большое обилие предметов не дадут возможности удержать всего в мыслях. Каждая лекция профессора непременно должна иметь целость и казаться оконченною, чтоб в уме слушателей она представлялась стройною поэмою; чтобы они видели в начале, что она должна заключать в себе и что заключает: чрез это они сами в своем рассказе всегда будут соблюдать цель и целость. А это необходимее всего в истории, где ни одно событие не брошено без цели»
[321]. Таким образом, история предстает у Гоголя как целостный план мироздания, а не сборник случайно сцепленных фактов.
Н. В. Гоголь излагает учебный план, которому желательно следовать в преподавании исторического курса. Он основан на предметно-хронологическом принципе: сначала окидывается взглядом вся история человечества, затем – история отдельных цивилизаций. «<…> Я должен обнять его (народ, государство. – Л. Б.) вдруг с начала до конца: как оно основалось, когда было в силе и блеске, когда и отчего пало (если только пало) и каким образом достигло того вида, в каком находится ныне; если же народ стерся с лица земли, то каким образом на место его образовался новый и что принял от прежнего, и в конце – история по отдельным столетиям, чтобы представить “великую лестницу веков”. Эта лестница столетий есть лучшее средство к утверждению в памяти слушателей современности событий, лиц и явлений»
[322].
Громадное воспитательное значение истории писатель определяет так: «<…> цель моя – образовать сердца юных слушателей той основательной опытностью, которую развертывает история, понимаемая в ее истинном величии; сделать их твердыми, мужественными в своих правилах, чтобы никакой легкомысленный фанатик и никакое минутное волнение не могло поколебать их; сделать их кроткими, покорными, благородными, необходимыми и нужными сподвижниками Великого Государя, чтобы ни в счастии, ни в несчастии не изменили они своему долгу, своей Вере, своей благородной чести и своей клятве – быть верными Отечеству и Государю»
[323]. Из этого сочинения видно, как серьезно относился Гоголь к миссии педагога, какие высокие задачи перед ним ставил. Возможно, именно эта серьезность и высота задач и не дали ему с полной отдачей заниматься преподаванием, которого он считал себя не вполне достойным.
Собственно педагогических сочинений у Гоголя не так уж и много: кроме «Преподавания всеобщей истории» есть еще небольшая заметка «Мысли о географии». Эта статья должна была бы стать предтечей предполагаемого труда по географии для детского возраста. В труде, который так и не был осуществлен, писатель желал представить мир природы как великое деяние Творца. География в подходе Гоголя становится не пустым перечислением стран, равнин и гор, но рассказом о месте обитания человека, каждого народа. «<…> При исчислении народов преподаватель необходимо обязан показать каждого физиогномию и те отпечатки, которые принял его характер, так сказать, от географических причин. Все народы мира он должен сгруппировать в большие семейства и представить прежде общие черты каждой группы, потом уже разветвление их. И потом физическую их историю, то есть историю изменения их характера, чтоб объяснилось, отчего, например, тевтонское племя среди своей Германии означено твердостью флегматического характера и отчего оно, перейдя Альпы, напротив, принимает всю игривость характера легкого»
[324]. Психологический подход к истории целых народов, намеченный Гоголем, так и остался практически не разработанным отечественной наукой.
Здесь вновь писатель обращает внимание на способ преподавания, который должен быть художественным. Не столько надо, по его мнению, заботиться о воздействии на разум, сколько на чувства. Слог преподавателя, писал Гоголь, должен быть увлекающий, живописный; все поразительные местоположения, великие явления природы должны быть обрисованы яркими красками. Что действует сильно на воображение, то не скоро выбьется из головы. Слог его должен более подходить к слогу путешественника. Строгая аналитическая систематика не может удержаться в голове отрока, особливо если она распространена в мелочах.
Здесь же Н. В. Гоголь высказывает замечание об ответственности педагога за обучение всяких детей, без различия их способностей. Мысль эта позже была развита В. В. Зеньковским в его рассуждении о «средних, незаметных детях» (проблема «аморфных характеров») в работе «Принцип индивидуальности в психологии и педагогике» (1911). «Леность и непонятливость воспитанника, – писал Н. В. Гоголь, – обращаются в вину педагога и суть только вывески его собственного нерадения; он не умел, он не хотел овладеть вниманием своих юных слушателей; он заставил их с отвращением принимать горькие свои пилюли. Совершенной неспособности невозможно предполагать в дитяти. Мне часто случалось быть свидетелем, как ребенок, признанный за неспособного ни к чему, обиженного природою, – слушал с неразвлекаемым вниманием страшную сказку, и на лице его, почти бездушном, не оживляемом до того никаким чувством участия, попеременно прорывались черты беспокойства и боязни. Неужели нельзя задобрить такого внимания в пользу науки?»
[325] Преподавание по Гоголю – творческое дело, пробуждение индивидуальности у ученика, раскрытие его способностей.
Выдающийся русский мыслитель И. В. Киреевский был продолжительное время почетным смотрителем Белевского уездного училища Калужской губернии. Отсюда и возник его интерес к педагогике. В 1848 г. он составил план развития образования в сельской местности, в котором определил некоторые особенности школы для крестьян: «Я желал бы, чтобы не только в приходских, но и в уездных училищах, кроме учителей Закона Божьего, еще и учители русского языка замещены были лицами духовными, священниками, дьяконами или, при их недостатке, хотя перворазрядными студентами из семинарий, ожидающими и еще не получившими священнические места, с тем чтобы им предписано было вместе с русским преподавать и начатки словенского (церковнославянского. – Л. Б.) языка и словенской грамматики, упражнять детей в словенском чтении, с объяснением и переводом трудных мест, и в учении нужнейших молитв»
[326].
Такое внимание к церковнославянскому языку объяснялось просто: на нем не было ни одной вредной или даже бесполезной книги. Кроме того, церковнославянский исполнял и сейчас еще исполняет важную функцию в русском языке: он позволяет естественно перейти на высокий, торжественный стиль, необходимый в отдельных случаях для выражения мыслей автора. Современные филологи, возвращаясь к идеям М. В. Ломоносова, вообще полагают, что церковнославянский и русский – это один язык в разных стилях, и здесь имеет место диглоссия, т. е. попеременное использование двух форм одного языка в зависимости от ситуации.
