Тина росла быстро. Как-то в пять лет Вика вдруг обратила внимание, что дочь невольно повторяет мелкие ужимки Ивана Дмитриевича, которые, по идее, должны передаваться только с кровью, генетическим кодом и прочей чушью. Ну, не мог же давно покойный П.С. Перепонов иметь с Иваном Дмитриевичем зеркальных привычек. Мало того: Тина внешне очень походила на отца, оставалась при этом удивительно милым и симпатичным ребенком, так что бери и снимай в рекламе.
Не веря ни во что, кроме своей стальной воли, Иван Дмитриевич стал ангелом-хранителем для дочери. Он знал, что после смерти не будет ничего, все надо брать здесь и сейчас, не откладывая и не ожидая воздаяния, а потому старался передать ребенку это четкое и простое отношение к жизни, своей и чужой. Нравоучения Тина слушала внимательно, но обычно заканчивала папины тирады у него на шее.
Когда Тина немного подросла, Иван Дмитриевич стал брать ее в офис, чтобы ребенок привыкал управлять людьми с раннего возраста. Тина не очень понимала, зачем должна сидеть смирно, когда скучные дяди занимаются скучными разговорами, а потому развлекалась в папином кабинете, как только может безотказный ребенок. Члены совета директоров, а к этому времени дело Ивана Дмитриевича уже требовало многоголового участия, терпеливо сносили игрища юной принцессы.
Поступление Тины в школу, и так особенную и закрытую, сопроводилось взрывом родительской паники Ивана Дмитриевича. Ребенка сопровождала группа охранников, один из которых перекрывал класс, другой – лестницу, третий – вход в школу, а четвертый сидел за рулем с включенным двигателем. Верхом паранойи стала бригада «Скорой помощи», дежурившая вблизи забора. Иван Дмитриевичи изводил себя, требуя ежечасного отчета на мобильный. Словно ему возвращались муки, причиненные другим.
В классе Тина считалась талантливым ребенком, училась, когда хотела, а когда было лень – бессовестно отлынивала, выдумывая изобретательные небылицы. Иван Дмитриевич прощал двойки, потому что был не в состоянии строго поговорить с обожаемой дочерью, а тем более пригрозить. Но как-то раз, когда Тина бездельничала в пятом классе, он внезапно понял: чадо может остаться неучем. Самому не одолеть кандалы любви, придется передать дело в руки британского образования. Со взаимными слезами и к тихой радости матери Тина была отправлена в частный колледж под Лондоном. Рядом с нею неусыпно находился десант трех охранников, бывших спецназовцев, так что суровая безопасность ребенку была гарантирована.
Попав в ежовые рукавицы закрытого колледжа, Тина попыталась показать характер и напомнить, кто ее папа. Но английским языком ей объяснили: здесь ее папа никого не волнует. Обязана подчиняться общим правилам и постигать науки. Иначе пойдет вон со всеми деньгами своего папы. Пусть ему будет стыдно, что, заработав капитал, не сумел воспитать дочь. Тина опешила, затихла и вдруг стала учиться с жаром прилежания.
Вполне возможно, в положенный срок она бы вернулась нормальным человеком, но случилось непредвиденная осечка: одним весенним утром Иван Дмитриевич не проснулся. Один из самых богатых людей Москвы умер, как и все, кого обрекал на несчастный случай.
Дочь была шатким, но мостиком, соединявшим Вику с Иваном Дмитриевичем. Как только ребенок перенесся вдаль, супруги стали тем, кем и были: посторонними сожителями. Вика получала на карточку ежемесячную сумму, была приветлива и мила с хозяином, но жила, как ей удобно, впрочем, не зарываясь в измены или интрижки.
Увидев окоченевшего супруга, Вика испытала прилив радости игрока на ипподроме, выигравшего на темной лошадке. Теперь начнет новую, свободную и по-настоящему счастливую жизнь и еще успеет наверстать, еще оторвется за все годы каторги в золотой клетке.
Счастье было так велико, что Вика не огорчилась возвращению дочери. Посмотрев друг на дружку, они молча согласилась быть рядом. Вика сочла, что дальнейшая судьба почти чужого ребенка обеспечена достаточно и потому не должна ее волновать.
Похоронив Ивана Дмитриевича, в положенный день Вика с Тиной приехали к нотариусу узнать последнюю волю.
Завещание было вскрыто и зачитано.
Вникнув в подробности, Вика поняла, что сильно недооценила благоверного: и после конца он придумал умный, хитрый и беспощадный ход, в своем стиле.
Пытка только начиналась.
X
Апельсин солнца плыл в мареве бескрайнего городского неба. Потоки машин забрызгали тротуары утренней серостью. Но этот дом возвышался над туманом. Прочно царил над Остоженкой чистым фасадом, отгородившись от прохожей суеты кованым забором в игривых завитушках. Пять этажей разделили редкие квартиры, каждая из которых стоила особняка в Лондоне или пентхауса в Нью-Йорке.
Толик обожал этот дом. За вальяжный надменный стиль, за строгую роскошь, за то, что был крепостью другого мира, в который так хотелось попасть. Проезжая или гуляя, всегда разглядывал непрозрачные стекла и мечтал купить здесь жилье когда-нибудь, и тогда наступит абсолютное счастье. Потому что жить в этом доме – одно нескончаемое, безграничное счастье. Как же иначе.
Знакомое строение Тиль встретил без эмоций, напряженно обдумывая первую встречу с овечкой, как ни одно свидание. В старом доме не нашлось прежнего очарования: каменная клетка, да и только. Отовсюду пялились ленивые ангелы, подмигивали и строили удивленные гримасы. Сжав неодолимую робость в кулак и взнуздав Мусика, ангел-новичок ринулся к неизбежному.
До потолка равномерными стеллажами громоздились коробки. Маленькие, крупные, продолговатые, с рисунками и чистыми боками картонок. В каждой хранилась пара. Туфли, сапожки, ботиночки, балетки, босоножки и какая-то невообразимая чушь на веревочках, шнурочках, с пряжками и стразами, из кожи и денима, без задников и выше колена скопились в наглом изобилии. Кажется, карьера ангела началась с оплошности: залетел на склад обуви. Но перышко мирно дремало. Видать, по адресу.
Оставив Мусика в углу, Тиль обнаружил, что находится в гардеробной комнате всего лишь. За ней следовала другая, отданная шеренгам вешалок с блузками, юбками, платьями и всем, во что может облачить себя только женщина. Та, что требовалась, находилась сразу за дверью-купе. Всего-то сделать шаг. Но это оказалось не так-то просто.
Покуда долг ангела казался ясным: знай досье овечки с вариантами и управляй, как вздумается. Но, оказавшись в шаге от подопечной, споткнулся о гадкое чувство: оказывается, ангелы могут робеть и трусить. Паника вспыхнула оттого, что Тиль не представлял, куда и зачем вести овечку. До отвращения не хотелось брать на себя заботу о чужом существе. Послать бы службу куда подальше, вскочить на Мусика и вернуться. Не надо Хрустальных небес, не готов и не обучен. Все равно наберет штрафных и влепят нагоняй. Так, может, сразу, без мучений? Не получилось из него ангела.
Тиль попробовал выдохнуть страх, как живой, но из него ничего не вышло.
И тогда, назло себе, прошел через дверь.
Кремовые шторы не задернуты. Комната наполнилась утром. Эту спальню и слепой не принял бы за обитель женщины. Пустота, серые обои, как в офисе, зеркало узкое, баночки крема не завалялось. Из всей мебели – столик с фоторамкой, телевизор на стене, широкая кровать, тумбочка, стакан с разводами молока, одежда свалена где попало.
