Открытие оглушительное. Тиль ощутил ядреную смесь безграничного восторга и глубочайшего разочарования. Срочно требовалось поделиться хоть с кем-то обретенным знанием. Он показал на древо Мусику, но мотоцикл остался равнодушным. Зато с пола послышалось удивленное мяуканье. Мотька изучал древо судьбы золотистыми глазищами.
– Опять уставился, котяра? – раздраженно бросила Тина, поднимаясь с кровати. – И чего ты там видишь? Сардельки в сметане мерещатся?
Взяв рамку, она всматривалась в фотографию не очень красивого мужчины лет за пятьдесят, с узкими злыми глазами и неприятной формой лысого черепа.
– Папка, родной мой, – прошептала овечка. – Плохо мне. Трудно... Не хватает тебя... Я бы уселась к тебе на колени, обняла, ты бы погладил по голове и сказал: «Ах ты, хулиганка моя бесценная, кровиночка моя, гордость моя, наследница». Так, как ты, никто говорить не умел. И никто мне не нужен, кроме тебя. Я знаю, ты самый добрый и лучший, я не верю тому, что сказал тот придурок. Никогда не поверю. Как мне плохо. Папа... Папочка... Прости меня... Я...
Девочка совсем не умела плакать, жалкая слезинка укатилась по крылышку ноздри. Но у ангела что-то сдавило в том месте, где у Толика билось сердце. Древо судьбы с тропинками, ведущими в предначертанное, растаяло. Осталась овечка, одинокий и несчастный ребенок, росший в заботе и счастье и вдруг выброшенный на холод, как ненужная собака. Зябко, страшно, она выставила иголки и пытается защититься, делает что может. У нее есть все, кроме главного, что не купить за все деньги папы.
Что же делать ангелу между овечкой и великим безразличием?
Поцеловав фотографию и засунув кулон за подушку, Тина свернулась под одеялом. Вспрыгнув в ноги хозяйке, Мотька пригласил ангела устраиваться, как дома.
Тиль присел на краешке.
Овечка засыпала быстро, словно проваливалась. Задышала ровно и тихо.
Поискав, Тиль обнаружил, что у него не осталось ненависти. Она исчезла начисто. Даже не заметил, как растворилась. Была – и нет. В той жизни Толика швыряло из крайности в крайность, мог обижаться отчаянно и навсегда, но стоило обидчику поднять лапки вверх или скроить жалостливую мину, пыл пропадал. Толик забывал обиду легко, как денежные долги. Он считал жалость самым крупным своим недостатком, скрывал, как мог, отчаянно боролся, но порок всегда побеждал. Жалость брала верх над смыслом. Друзья это знали и бесцеремонно этим пользовались. А Толик прощал в очередной раз. Но ангелу зачем жалость? Зачем жалеть, когда есть древо судьбы? Там жалости незаметно.
Тиль украдкой взглянул на перышко: свежих штрафных не добавилось. Наверное, ангелу не запрещается жалеть. Хотя, жалея, трудно управлять овечкой. Чего там, она и так неуправляема.
Захотелось остаться до утра, там все равно делать нечего, а здесь уютно мурлычет кот. Ангел уже собрался заняться досье, как вдруг понял, что может войти в ее сон. Вход был открыт.
И он вошел.
Высился купол глазного яблока, в центре которого пульсировал карий шар в тонкой оболочке. Зрачок не отдыхал, следил. Арками разбегались кровеносные сосуды.
Местечко малопривлекательное. Висели свинцовые тучи, из которых сыпалась ржавчина, погнутые гвозди и обломки битых шестеренок. Под ногами хлюпала жижа, словно расплавилась пластмасса. Обгорелые камни, скелеты разрушенных домов с обугленными трубами, разломанные, перекореженные, разбитые остатки конструкций, напоминавшие детские игрушки, торчали заброшенными надгробиями.
Тотальная война, обратившая в руины живое, оставила после себя мертвую зону. Но живые тут все-таки водились. Высоко над ангелом пролетели существа с хвостами драконов, из раззявленных пастей капала слизь. За руинами хоронились выродки, мутанты без обличья: косматые спины, поросшие гнилыми иглами, язвы на изувеченных мордах. Звери скалились, рычали, но близко не лезли.
Дул ветер, затягивал серый ил, дымом стлавшийся от земли.
Маленький ангел потерялся среди враждебной пустоты.
Он выбрал путь.
Переступая через обломки стен и колючей проволоки, через рытвины и воронки, через лужи, в которых булькал гной, через болота, где плавали куски тел, добрался до стены, оказавшейся дремучим лесом. Стволы замерли в конвульсиях, кора цвета свежей нефти изогнулась в болезненных заворотах, как потоки застывшей лавы. Ветви топорщились ранами, раскоряченные и голые. Деревья срослись в плотную паутину, но Тиль разыскал дорогу.
В лесу что-то шумело и переваливалось, скрежетало и падало.
Донесся крик. Отчаянный и беспомощный, так зовет на помощь ребенок. Не разбирая, Тиль ломанулся напрямик, круша и разметая препятствия.
Он выскочил на полянку, покрытую ковром молодой травы. Среди обступившего сумрака, на клочке зелени было солнечно, лучик пробился сквозь тучи. На полянке, сжавшись комочком и спрятав лицо в коленях, хоронилась девчушка. Лохмушки, заплетенные в хвостики, платьишко в пестрый цветочек, беленькие носочки и сандалики с ремешком. От роду года четыре, не больше.
Под травой непрочно – каждый шаг, как по водной кровати – хлюпало. Ребенок не двигался, только дрожание косичек. Тень ангела прикрыла свет.
Не поднимая лица, ребенок сказал прокуренным баском:
– Уйди.
– Ты что же здесь натворила?
– Мое дело. Иди на фиг.
– Нет, уже мое. Заканчивай помойку у себя в голове разводить.
– Ты кто такой?
– Ангел. Твой ангел.
Девчушка недоверчиво подняла лицо, было оно заплаканным, под глазами цвели недетские синяки. Изучив строгим взглядом, харкнула под ноги и спросила:
– Типа ангел-хранитель?
– Типа того.
– А где крылья?
– Пока не выдали.
– Ангелов не бывает. Пошел на хер.
Тиль гордо расправил плечи:
– Детка, веди себя со старшими вежливо, а то отшлепаю.
Возникли помповые ружья, ребенок ловко передернул и наставил дула:
– Пошел на хер, козел.
Ангел взмахнул, стволы растаяли.
– Не балуй, детка, – ласково попросил Тиль.
Изучив опустевшие ладошки, девчушка смерила ненавидящим взглядом:
– Сейчас упырей напущу, посмотрим, какой ты храбрый, ангелочек.
Тиль сел на траву:
– Валяй. И мутантов не забудь, чтоб два раза не бегать.
Сощурившись, шмыгнула носом и вдруг улыбнулась:
– Вот ведь, гад, не боишься.
– Ангелы не могут бояться всякой чуши, которой набиты сны овечек.
– Кто овечка? – с угрозой спросил ребенок.
– Ты. Ты моя овечка. А я должен тебя оберегать. Усекла?
– Чем докажешь, ангелочек, что ты не глюк?
