Перышко вспыхнуло и сгорело без следа.
– Ладно, завтра узнаю, что ты об этом думаешь. Только попробуй меня не любить. Не знаю, что с тобой сделаю... Спокойной ночи, мой любимый... – Тина зарылась в подушку и сразу отключилась.
Ангел не успел подумать: «Что же теперь будет?»
Затрубила небесная медь.
Его призвали.
XXXIII
Осенний ветер гнал по скошенной траве жухлые листья. Скирды ржи торчали волдырями над голой землей. Цветы опали, холмы облысели, готовясь к зиме. Небо нависло свинцовыми тучами, глубины которых полосовали молнии. Куропатка испуганно вспорхнула и низко полетела над полем, ее подросший выводок равнодушно клевал в траве. У края сырой земли кособоко воткнулся массивный крестьянский стол, по бокам пристроилось три стула, грубо сколоченных и облезших шелухой краски.
Милосердный трибунал восседал по местам. Вот только одежды сменились: балахоны, сияющие шелком цвета слоновой кости.
Положив под ноги куски мотоцикла, Тиль оправил перышко на вороте и постарался стянуть разрез комбинезона. Но воловья кожа не желала сходиться.
Гессе снял соломенную шляпу и провозгласил:
– Ангел Тиль, ты призван для последнего ответа.
– Я готов, – ответил он, радуясь, что хоть рот не заклеен.
– Прежде чем огласить вердикт, Милосердный трибунал желает допросить тебя. Обещай отвечать честно.
– А куда деваться?
– Мы считаем это согласием. – Председатель направил ладонь к левому заседателю. – Твой черед, дон Савонарола.
Монах казался непривычно мирен и беззлобен:
– Тебе, ангел Тиль, было сделано исключительное предложение. Почему отверг его? Почему поступил по-своему?
– Попробую объяснить, Милосердный трибунал. Я был не очень хорошим человеком, наверное, плохим и совсем ужасной овечкой, правильно мой ангел хотел набить мне морду. Мне ее очень жалко. Я ведь не знал, что она меня любит по-настоящему – единственная женщина из тех, с кем имел дело. И ангел из меня получился средний. Мало чему научился. Можно сказать, только одному: любить и защищать. Это по нашим законам неправильно, меня предупреждали. Но больше я ничего не умею.
– Но ведь тебе обещали Хрустальное небо, – печально сказал Торквемада. – Ни один ангел за последние тысяча четыреста земных лет не удостаивался такой чести. А ты мог бы. В чем смысл?
– В чем смысл болеть за футбол, когда заранее знаешь счет? Моя овечка не очень простой человек. Наверное, ей придется отслуживать ангелом. Но это будет когда-нибудь. А пока – в ней зажегся огонек любви, который она, может быть, передаст своей дочери. А она – своей. Разве я мог позволить затушить его?
– Ты нарушил Третий закон, – сказал Гессе, глядя мимо Тиля. – И совершил ужаснейший из поступков – вырвал сердце ради овечки. Ты понимаешь, что это бесполезно и бессмысленно? Вы никогда не будете вместе. Ты потеряешь ее навсегда, но боль утраты будет с тобой много вечностей. Зачем обрек себя?
– Оно того стоило.
– Ты плохо слушал учителя, ангел Тиль, – сказал Савонарола. – Ни одна овечка не стоит таких страданий. Она забудет тебя и полюбит обычного мужчину. А ты будешь мучиться ревностью. Она родит детей, а ты будешь страдать от ревности. Она состарится и уйдет, а ты будешь помнить ее молодой, и с каждым мгновением боль потери будет мучить сильней, и от нее не будет спасения.
– Оно того стоило.
– Да что за «оно»! – вскричал Гессе.
– Как-то раз я обнял ее крыльями.
– И что?
– Это было счастье. За такое надо платить дорого.
Милосердный трибунал обменялся многозначительными взглядами.
Председатель встал:
– Прежде чем узнаешь свою участь, ангел Тиль, по традиции тебе предоставляется последнее желание. В рамках разумного.
* * *
Прижимаясь к надежному плечу, Виктория Владимировна закуталась в шаль, вечер прохладный:
– Понимаю, как тебе тяжело. Прошло уже девять дней, она успокоилась – и тебе пора. Я переживала не меньше, чем ты, поверь. Но надо жить дальше. Нам вместе. Понимаешь?
Мужчина погладил ее ладонь.
– Гибель Нины – это и моя утрата. Мы оба хотели бы, чтобы все сложилось по-иному. Остается надеяться, что справедливость восторжествует. И, может быть, скоро. Ты мне веришь?
Павел Борисович обнял Викторию, она вздрогнула от легкого озноба. На веранде свежо, надо бы идти в дом, а то ветер с моря пробирает.
– Тебе есть ради чего жить. Положи сюда руку… Чувствуешь? Он – твой. Ничто не заменит Нины, но, может быть, в нашем ребенке ты увидишь себя, и горе понемногу отступит. Тебе предстоит стать молодым отцом. У тебя будет много дел, мой любимый. Пойдем в дом…
Он помог Виктории встать с кресла-качалки и, поддерживая локоть, повел в спальню, где она стала хозяйкой.
Стеклянная дверь закрылась с тихим щелчком механизма.
Провансальская ночь вспыхнула оранжевым шаром, в котором исчезла небольшая вилла. Те, кто был в ней, обратились в пепел, долго круживший над полыхающими руинами.
Как жаль, что газовые баллоны так несовершенны.
Случайная искра – и никаких следов.
* * *
Во сне Тина улыбалась. Вольно раскинулась на постели, дышала ровно и спокойно. Маленькая и счастливая овечка. Варианты показывали благополучие, во всяком случае на сколько мог заглянуть ангел. Подумав было отправить письмо, Тиль отказался. Сложив бесполезного Мусика на ковер, присел на краешек рядом с подушкой, обнял ее сверкающими крыльями и шепнул в самое сердечко:
– Спасибо тебе, моя славная. Спасибо за то, что научила самому главному – любить и защищать. Ничего нет важнее. Иначе Витька будет прав. Если научишься любить и защищать, уже не так страшно быть винтиком в Большом замысле или веткой на древе судьбы. Может быть, добра и зла нет или их не различить, но я точно узнал: надо любить и защищать хоть кого-то. Нет, не кого-то, свою единственную. Жить имеет смысл ради другого, а не ради себя и своих желаний. Это трудно, куда легче быть равнодушным. Но тогда появляется смысл. Тогда не страшно. Говорю тебе как ангел... Правда в том, что двоим отпущено слишком мало, чтобы любить. И потом они не будут вместе, как это описывают в романах. Как ни тяжело, но это так. Любовь – вовсе не основа мира, и она не правит им. С ней часто путают всякую ерунду. Потому что любовь – величайшая редкость, как философский камень. И если вдруг случается чудо, возникает любовь – разгорается рубиновый камешек, который жжет и мучает. Не каждому выпадает такое счастье. Тебе повезло. И мне, наверное, тоже... Меня скоро призовут, надо успеть еще кое-что... Впереди вечность без тебя. Но я уже не боюсь. Я буду представлять, как беру тебя на колени, обнимаю тебя нежно и баюкаю, чтобы ты заснула. Ты уткнешься носиком в мое плечо и сладко засопишь, как сейчас, а я закрою тебя от всех невзгод. Что еще осталось? Только самое дурацкое и святое: я люблю тебя...
