Мерри села в постели, моргая спросонья. Ее комната кишела тенями. Сквозь окно проникал дрожащий лунный свет.
Стук, щелк. Стук, щелк.
Это не пальцы. Камушки. Щебенка.
Она босиком прошлепала к окну и, отдернув штору, выглянула наружу. При виде стоящей под окном фигуры ее глаза расширились. Джой. Она настежь распахнула окно.
– Что ты здесь делаешь?
– Я должна была тебя увидеть.
– Среди ночи?
– По-другому не получалось. Пожалуйста.
Взвесив все «за» и «против», Мерри кивнула.
– Жди внизу.
Она накинула халат и на цыпочках вышла из комнаты. Из-за соседней двери доносился храп. После чая мама прикончила две бутылки вина, так что, скорее всего, придет в себя не скоро. Все же, спускаясь вниз и крадясь к задней двери, Мерри затаила дыхание. Холодный ночной ветер насквозь продувал ее тонкую пижаму и халатик.
– Что случилось?
Джой расплакалась навзрыд.
– Мне так жаль. Я тебя подвела.
Мерри обеспокоенно оглянулась на дом.
– Не плачь. Успокойся.
Они прошли в конец сада и сели на краешек полуразрушенной стены возле колодца.
– Я была такой дурой, – всхлипывала Джой. – Я думала, он хороший, но он просто дьявол.
– Кто? О ком ты?
Но Джой лишь покачала головой.
– Ты помнишь, о чем мы с тобой мечтали? О побеге.
Мерри помнила. Но в последнее время они редко об этом говорили. Они почти не виделись.
– Я решила, что ты передумала.
– Нет. Ты все еще хочешь уйти?
Мерри подумала о маме. Ее состояние продолжало ухудшаться. Вчера вечером ей вдруг взбрело в голову, что Мерри одержима дьяволом, которого необходимо из нее изгнать. Когда Мерри увидела ванну, наполненную ледяной водой, она убежала и спряталась в лесу.
– Да, – уверенно ответила она.
– Когда?
Она задумалась.
– Завтра вечером. Собери вещи. Встречаемся здесь.
– Как насчет денег?
– Я знаю, где мама их прячет.
– Куда мы пойдем?
Мерри улыбнулась:
– Туда, где нас никогда не найдут.
Глава 40
Ему кажется, что он уже целую вечность едет от фермы до окраины Чепел-Крофт, хотя на старом белом указателе значилось всего пять миль.
Голова гудит от хереса (или, скорее, от того, что он выпил недостаточно), а лодыжка горит огнем. Он несколько раз останавливается, чтобы перевести дух и потереть щиколотку в тщетной попытке унять боль. Воспаление распространяется все выше, к голени. Багрово-фиолетовая плоть выпирает над носком. Но надо ехать дальше.
Одну из передышек он делает возле ограды с перелазом. По другую ее сторону виднеется поилка для овец. Перебравшись через ограду, он опускает лицо в воду и пьет. Вода коричневая и кислая, но относительно холодная и утоляет жажду.
Наконец, за длинным плавным поворотом он видит вдалеке белую часовню. Должно быть, это то, что он ищет. Его охватывает волнение. Так близко. Затем он замечает припаркованные на обочине полицейские машины, самих полицейских, оцепление.
Что тут происходит? Почему они здесь? С ней что-то случилось?
Он опускает голову и проезжает мимо. Отъехав на безопасное расстояние, он останавливается, слезает с велосипеда, ставит его на подножку и приседает рядом. Делая вид, что возится с цепью, украдкой поглядывает на часовню.
И тут он видит ее. Впервые за четырнадцать лет. Она идет к дому вместе с пожилой женщиной, высоким мужчиной и девочкой-подростком. Ее дочь. Эмоции захлестывают его мощной волной. Шок. Ее дочь так похожа на нее в этом возрасте. Облегчение. Она здесь, и с ней все в порядке. Растерянность. Почему здесь столько полиции?
Это не может иметь отношения к тому, что он сделал на ферме. Прошло слишком мало времени. Но у него дурное предчувствие. Он наломал дров. Надо было просто оставаться в хлеву. Держаться подальше от людей. Тогда никто бы не пострадал. В настоящий момент его единственное преимущество заключается в том, что никто не знает, кто он и как выглядит. Но это ненадолго. Ему трудно оставаться незамеченным в грязной порванной одежде и с воспаленной лодыжкой. Необходимо найти место, где он смог бы отлежаться, собраться с мыслями, разработать план.
Для чего? Если она тебя любит, ей неважно, как ты выглядишь. Чего ты боишься?
Ничего. Он ничего не боится. Он просто хочет, чтобы все было правильно. Все должно быть правильно. Или…
…она может снова тебя отвергнуть. Снова тебя покинуть?
Нет. Он поступил дурно. Он совершил ошибку. Но у нее было достаточно времени, чтобы его простить. Так же, как он простил ее.
Он снова садится на велосипед и едет дальше. На этот раз он не останавливается, пока деревня не остается позади. Дорога пустынна. По обе стороны лишь поля и коровы. Слева от него – ворота. Ржавые, запертые на амбарный замок. Наезженная, но заросшая травой грунтовка ведет в сторону от дороги, скрываясь в густых зарослях кустарника. Вдалеке, над спутанными ветвями виднеется конек ветхой крыши.
Он ведет велосипед к воротам. После секундного размышления перебрасывает его на другую сторону, затем перелазит сам.
В каждом городе, деревне или предместье есть заброшенные дома. Он усвоил это, живя на улице. Это места, в которых по какой-то причине никто не живет или, вероятно, было бы правильнее сказать, не хочет жить.
Даже в самых богатых кварталах всегда найдется жилище, которое не удается продать. Возможно, из-за юридических проблем, бюрократической волокиты или просто потому, что некоторые дома не хотят, чтобы в них жили. Их стены впитали в себя слишком много боли и несчастий. Они до краев переполнены этой болью. Она сочится из каждого треснувшего кирпича и каждой покореженной половицы. Заброшенные, негостеприимные дома. Не входите. Вас тут никто не ждет. Держитесь подальше.
В точности как этот дом.
Он смотрит на обветшалое жилище, а оно угрюмо темными глазницами окон смотрит на него. Просевшая крыша напоминает нахмуренный лоб. Дверь распахнута в безмолвном крике.
Он идет к ней по высокой траве. Заглядывает в дверной проем и делает шаг внутрь. Тут темно и мрачно. Несмотря на то, что солнце стоит высоко, свет не проникает в глубину комнат. Тени необычайно длинные. Засевшая тут тьма охраняет дом слишком упорно.
