Говорят, в таких случаях ни в коем разе нельзя оглядываться. Я просто пошёл быстрее, но нервы всё-таки не выдержали — я оглянулся.
Ни о какой ошибке речи не шло. Вариантов тоже не было — метрах в двадцати за моей спиной неспешно чапал по той же тропинке невзрачный мужичонка лет 35–40. Невысокий, в спортивном костюме и растоптанных кроссовках уже совершенно неопределимой фирменной принадлежности. И я застал его врасплох — он быстро отвёл взгляд и, замедлив шаг, уставился на ближайшую могилу. Даже лицо скорбное сделал — с понтом, отыскал безвременно почившего родственника. Я отвернулся и прошёл ещё метров тридцать.
Мужик шёл за мной.
Надо сказать, я немного забеспокоился. Или, если честно, забеспокоился довольно сильно. Или — если совсем уж честно — перетрусил. Что если этот тип — маньяк вроде Чикатилло и тут, на кладбище, выбирает себе новую доверчивую жертву? Или, может, он некрофил — тогда ему самое место на кладбище! Правда, тогда, кажется, мне ничего не грозит. Но что если сначала он превратит меня того… в «некро»? Сейчас подойдёт и скажет: «Парень, помоги гроб опустить в могилу…» НЕТ, ОПРЕДЕЛЁННО ОН НА МЕНЯ СМОТРИТ! Советы по ОБЖ вихрем взметнулись у меня в голове, превратились в какой-то бессмысленный калейдоскоп, к ситуации совершенно неприменимый…
Погоди, Андрюшенька. Ты так совсем рехнёшься. Какой Чикатилло, какой гроб, какой некрофил? Может, это просто мирный селянин, приехал из деревни навестить покойную бабушку, а на тебя косится потому, что ты мешаешь ему предаваться тихой скорби…
Но на лице «селянина», когда я в очередной раз оглянулся, не было и следа тихой скорби. Скорее — явный нездоровый интерес ко мне. Он смотрел внимательно и оценивающе, словно прикидывал, сколько сможет за меня содрать со среднеазиатского плантатора или саудовского шейха.
Я вообще-то достаточно крепкий парень. Четыре года занимался боевым самбо, бросил совсем недавно, со мной не всякий взрослый мужик справится… но при всём при том я до боли мнителен и массу энергии трачу на то, чтобы это скрывать. Надо сказать — успешно, в классе я заработал себе репутацию «железного парня», у которого над ухом стрелять можно — он и глазом не моргнёт. Но это так, маска…
«Заорать, что ли?…» — тоскливо подумал я. Но тут же понял, что любой нормальный человек, услышав в 9.30 вечера дикий крик на кладбище, наверняка помчится… но не на помощь, а как можно дальше.
Маньяк-некрофил-работорговец вдруг мотнул головой, отвернулся и неспешно повернул на параллельную аллею.
От облегчения у меня ослабели ноги и зашумело в ушах. Вот ведь идиот, а?! Конечно, он просто меня за кого-то принял. И, естественно, всматривался. Разглядел, что это не его знакомый и пошёл по своим делам! Переведя дух, я уже вполне бодро зашагал к забору…
…Когда я шёл обратно, стадион был по-прежнему пуст. С травы, которой местами поросло футбольное поле, при каждом шаге поднималась серая пыль. Окна в вагончиках-раздевалках поблёскивали ярко-алым светом заката.
Я не спешил. Во-первых, потому что жара не спадала. А во-вторых, по-тому что спешить было некуда. Спать — рано, читать — не тянет, по телику — очередной штатовский «дефектив», терпеть их не могу. Оставалось лишь поесть и выбирать — всё-таки лечь спать или отправиться к кому-нибудь из приятелей, если только они уже притащились с речек и прудков и ещё не утащились на дискотеки. Вот ещё бред — какие дискотеки в такую погоду?!
Именно потому, что я шёл медленно — а у дыры ещё и задержался, чтобы напоследок оглянуться на пустынный стадион — именно поэтому я и услышал то, что услышал. Сразу за забором, у дыры, разговаривали два человека. И первые слова, долетевшие до моего слуха, были:
— И концы в воду. Мало ли кто его мог убить?
ГЛАВА 2
Я остановился сразу же. Благо, реакция у меня хорошая. И слух тоже. Быстро, но плавно сместился в сторону от дыры, мельком отметив, что солнце на закате светит С ТОЙ стороны забора, и значит моя тень в щелях между досками не появится. Правильней всего было бы тихонько убраться со стадиона на улицу и жать домой… но я остался. В тот момент — из чистого любопытсва.
Голоса продолжали звучать — рядом, говорившие стояли точно у самого забора.
— Но это точно не он?
— Говорю же тебе, Сергеич, обознался. Пацан похожий, но не он.
— Смотри… Дело такое. Он, гад, шустрый, вспомни, как в Питере нас наколол?
— Сергеич, кто ж знал, что у него мотоцикл будет?
— Смотри…
— Значит, прямо сегодня, Сергеич? Во сколько?
— Да прямо сейчас. Он к порядку приучен, по ночам нигде шариться не станет. Небось, уже у себя сидит, прибыль подсчитывает…
— Какой у него номер-то, напомни?
— У тебя, Витька, не память, а…
— Такть я университетов не кончал.
— Да при чём тут университеты?… Пятьдесят первый у него номер.
— А, точно, точно, вспомнил! Ну, ладно, чего ждать? Пошли к Ольке, дуру заберу, да и пойдём.
— Попалят нас с этой дурой твоей когда-никогда, Витёк.
— Привык я к ней, Сергеич… Да и чего, твоим ножиком его пугать? Не забоится, не таковский.
— Зачем пугать? — голос Сергеича стал вкрадчивым, а у меня по коже побежали мурашки.
— Откроет, ты его сразу мочи в фанеру. И дави к полу. А я по горлу, он и вякнуть не успеет. Ну а потом припрячем где-нибудь.
Наступила тишина. Потом я услышал какой-то тихий сип, и голос Витька.
— Ты что?! — он даже пискнул. — За пацана, да ещё иностранца! Пожизненное дадут, не фик делать!
— А чего ты трясешься? — презрительно и сердито спросил Сергеич. — Мало ты их кончил?
— Пацан же…
— Ведь договорились!
— Сергеич, я ж думал, ты шуткуешь… Нафик его убивать?! Пугнём, бумаги хапнем…
— …а потом на Колыму, когда он на нас покажет? Нечего и затеваться. Да не дёргайся ты так! — прикрикнул Сергеич. — Мы его сюда не звали, сам сунулся, ну и… это ж не их Европа, где фараон на каждом углу. Это Россия, понимать надо! Пошёл в лес и в болоте утоп, ну и дело с концами, а концы в воду… хе-хе! — он меленько, гадко захихикал. — Вся ООН не найдёт.
— Тоже верно, — явно повеселел Витёк. — Мы ж ему всё по-честному предлагали, скажи?
— Ну… Пойдём, что ли, свечку поставим за упокой души малолетка?
— Да зачем, Сергеич? Он же это… нехристь, лютеранец.
— Лютеранин, дурак. И не лютеранин, а англиканин… Но тоже правильно.
— Грехи наши… — вздохнул Витёк. Наступило глубокомысленное молчание. Я, почему-то, был уверен, что они крестятся на церковь и ощутил приступ тошноты, до того мерзко это было. Вдобавок меня охватило болезненное желание, непреодолимое, посмотреть на этих… людей. Так бывает во сне, в кошмаре, когда знаешь — нельзя смотреть, но смотришь.
