— Ты ерунду говоришь, — возразил я. — Не бывает никаких гоблинов. Даже у вас, а у нас — тем более.
— Они могут называться по-другому, — покачал головой Энтони, — но они есть. Понимаешь — есть, ты же сам видел!
Это было как раз неоспоримо. Я и вправду ВИДЕЛ, и всё, произошедшее за последние полчаса, вдруг выплеснулось наружу:
— Мотаем отсюда, — процедил я, наклоняясь к рюкзаку. — Я лучше в грозу буду под кустами ночевать, но здесь не останусь…
— Пошли, — кивнул Энтони. Он словано только и ждал моих слов.
Нельзя бросать свою землю, как… как пустую консервную банку. Может, земля и неживая, но обижаться на предательство умеет. И на брошенной земле появляется вот такое — стаи диких собак, нападающие на людей. И… и ТВАРИ, живущие в преданных хозяевами домах. Теперь мне могут говорить всё, что угодно. Я знаю — свою землю бросать нельзя. Иначе — не в кино, не в книжке! — она начинает мстить…
Эти бессвязные мысли вихрем пронеслись у меня в голове за какую-то долю секунды, пока я нагибался к рюкзаку. А вот взять его я так и не смог.
Пуля рванула синтетическую ткань недалеко от моих пальцев. А через миг я услышал звук выстрела.
Нас всё-таки догнали. И решили больше не медлить с последним разговором.
ГЛАВА 24
День, начавшийся разочарованием, кончался боем. Даже вторым боем, если за первый считать схватку с собаками… хотя — нет. У собак были только клыки. У наших друзей — пистолеты… и ещё кое-что, как оказалось.
Я уверен, что все мальчишки играют в войну. На все сто. Больше того — уверен, что всегда будут играть, что бы там не говорил наш биолог. И уверен, что все мечтают по-настоящему повоевать, а если говорят другое — то просто врут, потому что от них это хотят услышать взрослые.
В войну я уже не играю. Но повоевать всегда мечтал. А вот чего я не знаю — так это все ли, мечтая, задумываются, что же всё-таки ощущаешь, стреляя в людей? Я лично — задумывался.
Теперь я знаю — НИЧЕГО. Ничего, кроме азарта. Наверное, это ужасно — но я не чувствовал ни страха, ни злости, ни отвращения, ни жалости, когда стрелял. Ничего из того, что ощущал по отношению к собакам.
Только азартное возбуждение.
Мы с Энтони пробили в двух местах трухлявый забор, потому что калитка была под прицелом, через неё в меня и стреляли из сада напротив. Энтони вильнул вправо, а я перевалился через слегу ограды и оказался в заросшем саду перед домом — прямо напротив меня была пустынная улица с длинными пятнами теней. Справа вдруг послышалось — быстро-быстро! — «дудух дудух дудух дудух!» — и в ответ «тдах, тдах!» — и ещё, из другого места — «тдах, тдах, тдах!» Перебежав к ограде, я плюхнулся на живот и осторожно огляделся. Мне казалось, что моих перебежек никто не заметил…
Мелькнула напротив согнувшаяся пополам фигура с вытянутой рукой, в которой был зажат пистолет, перевалилась через спружинивший плетень сада. Я не понял, то ли это Сергеич, то ли Витёк, то ли их загадочный третий сообщник, слишком быстро человек двигался. Из зарослей лопухов высунулась рука с пистолетом, и я выстрелил туда, где должен был находиться человек. Обрез гулко ахнул, выбросил сноп пламени, ствол подбросило, отдало в запястье — и половина гнилого плетня с занудным скрежетом повалилась на лопухи. В цель я не попал, но, похоже, рухнувший плетень деморализовал противника, рука дёрнулась, исчезла, а выстрела так и не раздалось. Я дёрнул затвор, быстро посмотрел вправо-влево — и увидел Энтони. Он выскочил сбоку, из зарослей крапивы вдоль пробитого нами забора — и побежал, низко пригнувшись, стреляя на бегу в одному ему видимую цель. Лицо англичанина было перекошено, рот открыт.
«Тдах!» Из лопухов хлопнул выстрел, я шёпотом выругался и выстрелил тоже. «Тдах!» Ответный выстрел срезал ветку яблони у меня над головой, пуля тонко взвизгнула и со щелчком села в дерево. Значит, я опять промазал — зато Энтони, воспользовавшись тем, что стрелок отвлёкся, в великолепном прыжке спиной вперёд (называется — фосбюри-флоп, всплыла ненужная мысль) перелетел через плетень, мгновенно перекатился и, встав на колено, с обеих рук выпустил три пули по лопухам.
…Господи, какой вой раздался в ответ!!! Никогда в жизни я не думал, что человек способен так истошно кричать — словно сирена. Потом в вое прорезались слова — на девяносто девять процентов нецензурные, но голос Витька я узнал. Он звал Сергеича и уверял, что умирает. Меня передёрнуло от омерзения и внезапно расхотелось стрелять. Энтони, залёгщий рядом, нажал кнопку фиксатора, сменил выскользнувший из рукоятки магазин на новый, щёлкнул затворной задержкой. Держа пистолет у щеки, чуть-чуть приподнялся над травой.
Витёк продолжал выть и всхлипывать. Если он и умирал, то как-то странно. Энтони тонким от напряжения голосом сказал:
— Наверное, я в плечо ему попал. Или в руку. если бы в голову — он бы уже не вопил, а ещё куда-то лежащему попасть трудно…
Я кивнул, стараясь снова вызвать в себе азарт. Жалеть этих бандитов было не за что, они куда меньше заслуживали пощады, чем собаки. Они на нас охотились, напали из засады и хотели убить — и кто знает, скольких людей они и на самом деле убили… Застрелить таких — просто доброе дело. Но всё-таки что-то мешало мне успокоиться. Витёк так страшно закричал, и я легко мог представить себе, как он корчится в лопухах, прожжённый острым плевком выстрела… Он, конечно, гад. Но я-то, наверное, нет…
— У тебя ещё картечь есть?
Энтони снова был белый, с какой-то зеленью на скулах и под глазами, и я понял, что и ему несладко. Но надо было держать себя в руках, нам обоим — держать себя в руках, потому что где-то рядом были невидимые и невредимиые Сергеич и N3, да и Витька не стоило сбрасывать со счетов.
— Кажется, есть, — ответил я, выбрасывая два патрона из подствольного магазина. Третий оказался с картечью, я быстро разрядил обрез до конца, вставил его и ещё один картечный первыми, а три остальных — за ними, похвалив себя за то, что после боя с собаками дозарядил оружие. — Зачем тебе?
— Те двое где-то рядом, — тихо сказал Энтони. — Как бы не додумались нас окружить. Я сейчас перебегу вон за тот сарай, — он указал стволом на «сарай» — провалившийся погреб, с которого съехали куски обомшелого шифера, — а ты меня прикроешь. Увидишь, где шевельнулось — бей картечью.
— Может, они сбежали, — предположил я.
— А этот? — Энтони мотнул головой в сторону слабых стонов из лопуховых зарослей.
— Думаешь, они так друг над другом трясутся? Клад поделят на двоих, а не на троих — и всё…
Энтони гадливо поморщился. Но сказать ничего не успел.
Гулкий удар — не очень громкий, похожий на хлопок лопнувшего воздушного шарика, но какой-то иссушающе-мощный, ощущаемый всем телом — заставил нас обернуться на звук. Серо-белый дым окутал тот самый провалившийся погреб. Из этого дыма выскользнуло огненное лезвие, превратившееся в белёсую спираль, резвой змейкой скользнувшую в нашу сторону…
