— Ну и слава богу… — выдавил я. — Я бы и дальше обошёлся…
— Да ты что, злишься? — почти искренне удивился Сергеич. — Это ты брось. Ты меня картечью чуть не ухлопал, я же не злюсь… Ну перехитрили мы вас. Ну догадались, что к кургану пойдёте, даже если тебе этого англичанина на себе нести придётся — вы же упорные ребята…
Несмотря на ужас ситуации мне стало смешно. И досадно одновременно. Если бы этот паразит знал, что мы сюда забрели случайно, а вовсе не от упорства — он бы вообще заплясал от радости!
— Нету здесь клада, — сказал я и не удержал стона — боль в руках росла.
— А где он? — вкрадчиво поинтересовался Сергеич.
— Вообще нету его! — зло (от боли) крикнул я. И непроизвольно добавил: — Да снимите же! Больно!
— Повиси пока, — улыбнулся Сергеич. А Витёк пробурчал, глядя на меня тупыми глазками:
— А ежли его нету, чего вы сюда припёрлись? Комаров кормить?! Говори, где второй щенок, морда эта иностранная!
Он сказал не «морда», нго ругательство я пропустил мимо ушей, потому что изумился до такой степени, что забыл про боль. Они не нашли Энтони?! Неужели были настолько тупы, что не поднялись на курган?!
— Нам только с ним поговорить надо, — снова начал Сергеич. — Ты скажи, где его оставил, когда рыбку ловить пошёл — и гуляй. Сразу отпустим. А если не скажешь. — он улыбнулся, — мы ведь тебя пытать будем. Больно и долго…
Казалось, собственные слова доставляют Сергеичу удовольствие. И я понял, что меня они не отпустят НИ В КАКОМ СЛУЧАЕ. Речь может идти лишь о двух разновидностях смерти — либо они меня замучают, либо быстренько пустят пулю в затылок.
— Я не знаю, где он, — мне не нужно было притворяться испуганным, — честное слово, не знаю… Я сначала его тащил, а потом бросил… очень тяжело было… я думал — найду людей и вернусь… — изо всех сил я пытался разыграть мальчишку, которому очень стыдно за свой страх и который пытается оправдаться.
— Ты нам мозги не крути, — Витёк отбросил обглоданный рыбий скелет. — Ты его к кургану на себе приволок — по следам видно! Или ты мешок картошки в лесу нашёл и тащил от жадности?! — он харкнул в костёр. — Где ты его спрятал?!
Значит, осмотрели поляну?! Я изумился ещё больше. Не нашли Энтони?! Но такого просто не может быть… Или они не поднимались на курган? Бред — кругом шарили, а туда не заглянули… Но где же он тогда?!
— Больно, снимите, — вместо ответа попросил я. Было на самом деле больно. Очень. Перед глазами плавали какие-то разноцветные медузы.
— Слушай, давай договоримся, — снова послышался голос Сергеича. — Ты поможешь нам найти англичанина. Это для него же лучше. Ты думаешь, я в него простую пулю влепил? Не-ет, это пулька отравленная. Он должен был почти сразу свалиться без сознания, да она не подействовала, как надо, навылет, наверное, прошла… Только это его всё равно не спасёт. Ещё полсуток — и загнётся он от заражения крови. А мы его можем спасти, у меня препарат есть… Ты поможешь его найти, он расскажет, где клад — и вы ОБА уходите отсюда. Пойдёт?
— Нет никакого клада, поймите же! — выкрикнул я. — Не-ту!
— Не может быть, чтобы не было, — возразил Сергеич. А я вдруг понял, что они оба слегка чокнулись. Клад стал для них чем-то совершенно определённым, реально существующим — даже захоти они этого, всё равно не смогли бы поверить, что нет его.
Потому что он ДОЛЖЕН БЫТЬ. А если я молчу — значит, не хочу говорить. И всё тут.
— Не хочет говорить, — сказал Сергеич с искренним огорчением. Витёк, вставая, подал голос:
— А мы счас под ним костерок разведём — он сразу захочет… Или ещё хорошо по руке правда узнавать… — он поднёс к моей ладони кулак, и из него выпрыгнул длинный язык пламени. — Говори правду!
Я заорал — от боли и — ещё больше! — от ужаса, пронзившего меня при мысли, что это только начало. Но пламя неожиданно отодвинулось от ладони, оставив после себя свою частичку — жгучую боль. Я дышал со всхлипами — и услышал голос Сергеича:
— А ты знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы костерок потушим и отойдём вон туда, за деревья. И ляжем отдохнуть — всю ночь наперерез вам шли, устали… А тебя оставим здесь. Мы же всё-таки не звери — мальчишку огнём пытать…
— Ты чё, Сергеич? — недовольно подал голос Витёк, но Сергеич оборвал его, заговорив громче:
— Мы костерок ХОРОШО потушим, чтобы дыма не осталось. Река тут близко, доплюнуть можно. Через полминутки тут будет половина окрестных комаров. И знаешь, что они с тобой сделают? Они тебы ВЫПЬЮТ. Понемногу, не сразу. Часов за шесть. Ну, уже часа через три ты начнёшь сознание терять, а через четыре тебя не то что мы — Склифосовского не реанимирует. Так что в пределах двух часов можешь нас будить визгом о том, что готов рассказать, где англичанин.
Витёк заржал, невероятно довольный изобретательностью шефа. А у меня от страха отнялся язык, я молча смотрел, как они гасят костёр, а потом бешено задёргался всем телом и заорал, в самом деле срываясь на визг:
— Я не знаю, где он! Правда — не знаю! Я его на кургане оставил! Да послушай-те же! Послушайте!
Сергеич, уходя, махнул рукой:
— Вспомнишь — ори.
Я и заорал — громко, без слов. Что вспоминать?! То, чего не знаю?! Мамочка, может, я сплю?! Я раньше читал книжки и всегда смеялся, когда героям приходила в критических ситуациях в голову эта дурацкая, как мне казалось, мысль. А теперь я их вполне понимал. В таком отчаяньи только и оставалось надеяться, что это сон… Только это не сон. Комарам сейчас не мешали ни камуфляж, ни даже трусы. И, продолжая орать и дёргаться, я с ужасом смотрел, как они подлетают один за другим и рассаживаются, где кому удобно. То, что я извивался, как червяк на крючке, их не колыхало — лишь бы не бил, а остальное ерунда…
Они садились на меня всё гуще и гуще, боль от укусов была непрерывной, но самое-то жуткое — не боль. Когда комар сосёт — это уже не больно. Неужели эти мошки могут меня убить?! Я заорал снова, закашлялся — нескольких комаров проглотил.
— Я не знаю ничего! Ну не знаю я, где он!!! — уже без какой-либо надежды крикнул я, дёрнул головой — комар укусил в угол глаза, перед лицом висела гудящая серая стена. — Помогите!
Ни звука в ответ…
Кажется, я потерял сознание — от страха…
…Я ещё несколько раз приходил в себя и терял сознание, но уже не кричал — сил не было. Страх тоже ушлё — мне очень хотелось спать, руки, скрученные над головой, продолжали болеть, но как-то отдельно от меня, а всё остальное вообще не чувствовалось. Глаз я не открывал — зачем, что я могу увидеть? Какое-то время жила страшная обида за то, что всё так кончается, потом на миг вспыхнула острая тоска по маме и боль за неё — вернётся она домой, а тут такое, она же с ума сойдёт…Но это были последние чувства, а дальше — только мягкая, бархатная, глухая чернота…
…Мне снился сон про войну. Я был ранен в ноги осколками мины, кто-то тащил меня через лес и шептал: «Тише, дружище, тише…» — иногда я начинал стонать от жгучей боли во всём теле или плакать от слабости. Он, конечно, был прав, американцы могли услышать нас, и я затихал, но потом начинал стонать снова — тихо, громче, громче… И в то же время я понимал — это сон и удивлялся лишь тому, что боль настоящая. А так это был сон — сон, потому что где-то рядом играл магнитофон и я слышал:
