— В осеннем парке городском
Вальсирует листва берёз,
А мы лежим перед броском —
Нас листопад почти занёс…
Я поворачивал голову, чтобы увидеть магнитофон на своём письменном столе — но щека касалась мёртвой, сухой травы. А песня продолжала звучать…
— Занёс скамейки и столы,
Занёс пруда бесшумный плёс,
Занёс холодные стволы
И брёвна пулемётных гнёзд.
А на затвор легла роса,
И грезится весёлый май.
И хочется закрыть глаза…
— Не закрывай глаза, дружище, потерпи, — тот же голос, и я снова проваливаюсь в сон, где летят по вечернему лесу трассера… нет, это светлячки… или комары, у них в лапках фонарики, чтобы найти меня…
— Они возвращаются с фонариками, — слышу я свой собственный голос. Меня перестают тащить, весь мир заслоняет лицо — откуда я его знаю? Мой ровесник, он умер где-то в лесах, потому что в него попала отравленная пуля, а я не дотащил его, потому что тоже умер — это всё ещё из одного сна, во сне мы видим мёртвых, как живых…
— Потерпи, потерпи, Эндрю, — голос мёртвого мальчишки… но я уже проваливаюсь, проваливаюсь, проваливаюсь, меня тошнит и кружится голова.
Темно…
ГЛАВА 27
Тик. Так. Тик. Так.
Синие глаза кошачьих ходиков ровномерно скашивались вправо-влево. Тик. Так. Тик. Так.
Подброшенный страхом, я вскинулся, но голова мягко, сильно закружилась, слабость опрокинула меня в подушки. Мгновенно взмокший, с колотящимся от напряжения сердцем, я дико огляделся.
Светлая, аккуратная комнатка сельского домика — с вязаными половиками на полу, боком русской печки, бревенчатыми стенами, фотографиями на стене, в голубой общей рамочке. Стол, на нём — что-то, накрытое полотенцем. За окном — дождь, по жестяному карнизу лупят упругие струйки. Я сам лежал на большой кровати — такие, металлические, надёжные, с высокими спинками, украшенными шариками — раньше считались в деревнях признаком богатства. Перина вместо матраса — непривычно…
Справа от меня спал Энтони — носом к стене, виден только затылок с рыжиной.
Я закрыл глаза, пытаясь хотя бы чуть привести в порядок ту кашу, которая заменила мне мысли. Среди прочих была и дурацкая мысль, что всё вокруг — самый обычный рай, куда мы благополучно попали после всех наших приключений. Неверующий и англиканин — в одном раю… Это прикол.
— Интересно, стук дождя по карнизу похож на скворчание яичницы — или наоборот? — услышав голос Энтони, я открыл глаза и уставился на него, а он, закинув правую руку за голову, со вздохом добавил: — Как бы там ни было — есть всё равно хочется…
Я почувствовал, что сейчас постыднейшим образом зареву и деловито спросил:
— Мы где?
— Кто его знает, — беззаботно ответил Энтони, садясь в постели. — Одежды нет, — констатировал он, — и пистолет мой пропал… Я с полчаса назад в себя пришёл, гляжу — ты рядом… — он помедлил, отвернулся и продолжал, глядя в стену: — Ну, я снова уснул… А до этого…
…Энтони помнил, как мы шли в дождь по лесу. Следующее его воспоминание — он пришёл в себя на кургане, не чувствуя всей левой половины тела. Рана воспалилась, плечо вспухло, но Энтони было не до этого и не до того, как он попал на курган и куда делся я — в полусотне метров от него поднимались по склону Сергеич и Витёк с пистолетами наготове. Энтони собирался начать отстреливаться (и погибнуть, потому что оба бандита временами превращались в его глазах в какие-то зыбкие силуэты, а «вальтер» весил не меньше центнера), чуть отполз за кусты и… провалился в заросли ежевики, скрывшие собой дыру — примерно полметра на полметра, судя по всему, промытую водой. Короче, его не нашли. В дыре Энтони снова потерял сознание и пришёл в себя от моих криков — я звал на помощь. Как он смог выбраться и двигаться с температурой под сорок — Энтони не помнил. Не смог объяснить он и того, как переплыл речушку, подобрался к лагерю бандитов, незаметно снял меня с сучка и ухитрился куда-то тащить. Сколько тащил и куда — он просто не помнил… Потом — светящееся окно, из последних сил Энтони тянул меня к нему — ползком, волоча меня следом — а дополз или нет…
…— Судя по всему — дополз, — я ещё раз осмотрелся. Говорить о прошлом не хотелось совсем. Вспоминать его было страшно. Но одно НАДО было сказать…
— Тошк, — окликнул я его, — а я ведь тебя сдал. Я сказал, что оставил тебя на вершине кургана… когда мне про комаров объяснили.
— Ну сказал, — усехнулся Энтони. — И я бы сказал, если бы таким пригрозили.
— Понимаешь, — мучаясь от стыда, поспешно продолжил я, — если бы били… или ещё как-нибудь… я бы…
— Брось, — Энтони толкнул меня в плечо, — это всё ерунда. Я на этом кургане что — святым духом оказался?
— Не совсем… — вздохнул я, вспомнив лес и свой путь через него.
— Ну вот и брось, говорю… Лучше бы выяснить, где это мы всё-таки?
— Мы… — я осекся — в смежной комнате зашаркали шаги. — Вот сейчас и выясним.
…Почти пятьдесят лет Александра Ильинична проработала учителем в Разгуляйской основной общеобразовательной школе. «Очень подходящее название — Разгуляйская,» — добавила она. Поэтому её трудно было чем-то удивить. Однако — и к ней не каждую ночь вваливались такие гости, как три дня назад. Старушка собиралась ложиться спать, когда в дверь поскреблись. Причём странно — внизу двери. Александра Ильинична даже испугалась, но дверь открыла.
НА крыльце лежал рослый мальчишка в окровавленной, драной пятнистой форме. От него буквально несло страшным жаром. Склонившуюся над ним Александру Ильиничну он не видел и, прошептав: «Хэлп… Эндрю нот филлинг вэлл… фор годнэсс сэйк…»
[27] — окончательно потерял сознание.
Английского старушка не знала, так как в своё время учила немецкий, да и его хорошо знать в те времена в среде учеников считалось предательством Родины. Но догадалась осмотреться — и обнаружила второго мальчишку. Он лежал в трёх метрах от крыльца на самодельной волокуше — тоже без сознания, покрытый жуткими опухолями и мазками крови, вообще голый.
Звать на помощь было некого — врача или хоть медсестры в Разгуляе давно не было, народу тоже почти не осталось, но Александра Ильинична самоотверженно взялась за дело и справилась сама, хотя оба её ночных гостя фактически были при смерти. К счастью, в молодости она получила на военной кафедре ВУЗа образование военфельдшера и ещё в школе работала и за врача. Пулевые ранения ей тоже приходилось лечить…
…Мы прожили у этой гостеприимной и немного суетливой бабули ещё четыре дня — и за это время она нас расколола так, как не удавалось ещё никому за время путешествия. Да мы, собственно, и не таились — это было бы по меньшей мере неэтично и некрасиво в отношении человека, вытащившего нас с того света. Кроме того, оказалось, что разговоры вслух здорово помогают систематизировать узнанное.
