— Обрёл в тяготах похода великое сокровище, — сказал Энтони, и я, уже почти забывший о своём вопросе, вдрогнул. — Я не знаю, о чём ещё мог так сказать рыцарь тех времён.
— Ну что же, может, и мы обретём его… в тяготах похода, — без иронии заключил я, — если найдём этот Лучков угор и если монголы по своей привычке не упёрли чашу, чтобы хлестать из неё кумыс, — и повернулся к возчику: — А вы не скажете, деревня ваша, Лучки — она старая? Когда построена?
Этот вопрос стал уже просто контрольным, определявшим наше с Энтони отношение к населённым пунктам.
— А как же, — охотно откликнулся возчик, оживлённо поворачивая к нам довольное лицо — наконец-то пассажиры и его приняли в беседу! — Старая, ещё до нашего века построена, — в его устах это прозвучало, как «до нашей эры». — В каком это году-то, мне тогда говорили… — он почесал кнутовищем лоб под кепчонкой. — А! — вспомнил и выговорил с важностью: — В одна тысяча семисотом. Круглая дата!
— Семисотом? — я похолодел. — Вы точно знаете?!
Должно быть, в моих словах прозвучало настоящее отчаянье, потому что возчик на полминуты честно задумался и твёрдо сказал:
— В одна тысяча семисотом. Племяш мой тогда говорил, они в школе праздник обсуждали — через два-то года триста лет будет!
Я повернулся к Энтони, но тот как ни странно, был спокоен:
— А откуда такое название — Лучки? — осведомился он, снова потерев плечо — заживающая рана дико чесалась.
— Лучки-то? — переспросил возчик. — Нннны, з-зараза… — он подстегнул лошадь. — Лучки? А вот, — он ткнул кнутовищем влево.
Там лес обрывался — резко, словно отсечённый мечом — и сверкала зеркальной рябью под ярким солнцем Цна. Широкая, не меньше километра здесь. На воде виднелись несколько лодок. А на противоположном берегу поднимался высокий холм с плоской вершиной.
— Лучков угор, потому и Лучки, — пояснил возчик и заморгал глазами опасливо, когда его пассажиры, только что выглядевшие скорее уныло, вдруг в один голос завопили, повалили друг друга в свежее сено и, продолжая орать, забарахтались в нём…
…Не знаю, бывают ли так счастливы настоящие археологи, когда после долгой, кропотливой работы наконец понимают, что можно напрямую приступить к изысканиям. Наверное — нет. Может, это и самонадеянно — так думать, но на свете не было людей более счастливых, чем я и Энтони, когда мы сгрузились с подводы напротив Лучкова угора.
Мы не спешили. Сначала искупались, а потом растянулись на песке, по временам довольными взглядами окидывая противоположный берег. Этот здоровенный холм деться никуда не мог — и однозначно был тем, что нам нужно. Энтони выиграл игру, которую играл с давнего детства.
Что выиграл я? Не знаю. Даже если просто эти дни в лесах — со всей их жутью! — это большой выигрыш. Больше тех денег, что лежат дома. Честное слово — больше.
— Всякий раз, когда я чего-то достигал, меня охватывало горькое чувство потери, желание найти что-то новое, — процитировал Энтони. Я понял, что именно процитировал — и не ошибся: он посмотрел на меня и добавил: — Мэри Стюарт, «Последнее волшебство».
— Ну, мы ещё не совсем достигли, — возразил я. Энтони поднялся на ноги и, глядя на противоположный берег, странным голосом произнёс:
— Во всяком случае, мы дошли до места, где, скорее всего, окончил свой путь граф Мерсии сэр Энтони лорд Колвилл, мой дальний предок… Пойдём искать лодку, Эндрю.
ЗЕМЛИ РЯЗАНСКОГО КНЯЖЕСТВА. БЕРЕГ РЕКИ ЦНЫ. 1237 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.
Когда Энтони поднялся к пещере, он задыхался. Собственный доспех весил три стона, не меньше — у обвисшего на плече руса, да он сам — около тринадцати стонов. Энтони нёс на себе полтора своих веса…
Осторожно уложив друга на снег, головой ко входу, Энтони выпрямился. Медленно оглянулся.
Мир был чёрно-бел. Белый снег, чёрная вода, чёрные деревья на фоне белого неба. Чёрная тропа, протоптанная им на белом склоне, пока он носил в пещеру груз. Вдали клубились тучи — начинался буран.
На противоположном берегу двигались фигурки всадников. Передний поднял руку, низко свесился с седла. Взвизгнул, выпрямляясь, так, что было слышно у пещеры, махнул рукой и бросил мохнатого конька в ледяное прибрежное крошево шуги…
Энтони мельком подумал о луке — хорошем английском луке, из которого стрелял мальчиком в лесах вокруг замка. Двенадцать лет назад — жизнь, целая жизнь прошла в песках Палестины, нильских болотах, бескрайних снегах этой страны, где закончит свой земной путь сэр Спенсер Энтони, английский рыцарь… На миг он прикрыл глаза, вглядываясь в прошлое — шумел весёлый зелёный лес его доброй Англии…
…Потом он вернулся в чёрно-белый холодный мир.
— Антон… — послышался хриплый голос. — Антон…
Проваливаясь в снег, Энтони подошёл к лежащему, склонился над ним. Лицо боярина Лобана было лихорадочным, на щеках горел румянец — особенно яркий на бледной, похожей на снег коже. Тёмные от пота волосы прилипли ко лбу.
— Где они, Антон? — еле слышно спросил боярин. Закашлялся, изо рта на русую бороду струйкой потекла тёмная кровь.
— Близко уже, — честно сказал Энтони. — Догоняют по следу.
— Сокровища укрыл?…
— Укрыл.
— Беги, — прохрипел Лобан. Кашлянул снова, закрыл глаза, уже теряя сознание, выдохнул: — Дальше… к колодцу… меня… оставь… тебя искать… не будут… у… мираю…
— Нет, — Энтони выпрямился, повернулся к реке, откуда уже отчётливо доносились близкие хукающие возгласы чэригов,
[29] пешими лезущих на кручу. Зелёные глаза англичанина сощурились на ветер, тянувший к реке буранную мглу. — Второй раз предлагаешь мне ты жизнь, друг — и второй раз «нет» говорю я. Рыцари Святого Креста не бросают друзей… Дева Мария, попроси за меня, грешного и недостойного воина твоего…
Он прошёлся через площадку, ногами сгребая снег, чтобы не мешал. Топнул по камню, скинул тяжёлый плащ. Холодный ветер полосну, прошивая двойную кольчугу и кожаную куртку, как бронебойная стрела. Ничего… Совсем скоро ему уже не будет холодно…
Медленным, торжественным движением Энтони надвинул шлем на лицо — ледяной металл обжёг кожу. Выставил вперёд левую ногу, оперся на неё, поёрзал ступнёй. Перебросил из-за спины щит, пригнулся, прячась за ним и одновременно вятнул из ножен меч. Положил его клинком на стальное плечо.
И начал ждать…
…Первый чэриг выскочил снизу, из-за поворота тропки. Тяжело дышащий, распалённый непривычным бегом и азартом, он мчался, глядя на следы под ногами, из-под мохнатой шапки свисали, мотаясь, грязные, сальные косицы. Узкий кривой меч посверкивал в опущенной руке. Он не видел рыцаря, а Энтони не хотел бить без предупреждения. Поэтому рыцарь выкрикнул, сам удивившись звукам родного языка, на котором много лет говорил только во сне, вновь и вновь возвращаясь домой:
