— Холен Кросс!
[30] — и прыгнул вперёд, воздев меч для рубящего удара.
Вскинувший изумлённое лицо чэриг просто ничего не успел сделать…
…Лобану не хотелось открывать глаза. Не хотелось жить. Там, ЗА ЧЕРТОЙ, были тишина, темнота и уютное тепло. Здесь, куда он вернулся — боль, холод, выкрики и гулкий, визгливый лязг стали. Он устал. Он очень устал от всего этого. Спать. И больше никогда не просыпаться. Не видеть. Не слышать. Не чувствовать. Не хотеть. Он уже умер. Мертвеца можно оставить в покое?!
Громкий крик — вроде по-половецки… нет, это монгол, их речь похожа на половецкую:
— Сбивайте его стрелами! О Суульдэ,
[31] это не человек, это мангус!
[32] Стрелами!
Он открывал глаза. Это было труднее, чем в одиночку поднимать крепостные ворота. Тело кричало, тело просило покоя, тело молило оставить мучить его… Но человеком командует не тело. Человека ведут разум и воля. Тем он отличается от зверя и тем он схож с богом.
Мир больше не был чёрным и белым, каким он запомнил его со схватки у леса. Мир был чёрным, белым и красным.
Площадку покрывала каша из снега и крови. Словно пустые мешки, в этой каше лежали нелепо плоские, сломанные тела чэригов — их было девять или десять, не меньше, вокруг валялись раскроенные щиты, клочья одежды, перерубленные клинки…
Остальные чэриги теснились у входа на площадке. Оскальзываясь в снегу, они пытались достать человека в рогатом шлеме, тот мерно бил мечом, как молотом, отшвыривая чэригов этими ударами. Его пробовали колоть пиками — только щепа брызгала жёлтыми, весёлыми искрами, усыпая снег.
Антон. Брат.
— Брат! — закричал Лобан. Ему казалось, что закричал, на самом деле — захрипел, в груди и горле плескалась боль и кровь, густые, тягучие… Но он кричал надсадно, неистово и поднимал своё непослушное тело, проклятую, каменную тяжесть, ломая его сопротивление, как сопротивление врага… — Брат! Брат!
Энтони, улучив момент, обернулся. С дюжину стрел сидело в его щите. Две — перо к перу — в нагруднике, одна — в животе слева, ещё одна — в правом бедре; пущенные с десяти-двадцати шагов, они пробивали сталь, как холстину… Но рыцарь почему-то не падал — повернувшись к врагам, он вновь взмахнул мечом…
Повернуться на живот. Под себя — руки. Колени… На четвереньки… Изо рта лилась кровь, и Лобан знал, что это выливается его жизнь, поэтому — спешил.
Хотя бы умереть рядом.
Нашарив меч, он уперся концом в камень и поднял себя на колени. Качнуло; навалившись на рукоять, боярин процедил:
— Врё-ошь!.. — и с натужным сипом даже не через силу, а через всё на свете — встал. И шагнул вперёд. И ещё шагнул. И замер — плечо в плечо с рыцарем.
Тот не подставил своего плеча, чтобы не унижать друга. Но, сдвинув свой щит в сторону, закрыл и его тоже.
Они стояли за одним щитом. И каждый сжимал в руке длинный тяжёлый меч — прямой, как жизнь и душа воина.
Чэриги отхлынули в ужасе. Они не могли понять, что происходит. На них глазах только что поднялся мертвец и пришёл на помощь непонятно как сражавшемуся давно убитому воину.
Монголы начали отступать вниз по тропе, не сводя взглядов с двух фигур, застывших на краю площадки. Чем ниже спускались чэриги по склону, тем огромней, непоколебимей и страшней казались им эти фигуры — грозные, чёрные в белом небе, на алом снегу…
— Стреляйте! — закричал сотник. — Скорее же — стреляйте!!!
… — Восемь в этого и девять в этого, Баракча, — поклонился воин. — Ещё дюжина — в щит… — воин помедлил и добавил с прорвавшимся ужасом: — И ещё пять они отбили мечами на лету!
— Одиннадцать моих воинов за двух урусов, из которых один был уже мертвец… — сотник Баракча концом клинка сбил с одного из мёртвых рогатый шлем.
И содрогнулся.
Рыцарь Энтони улыбался.
Сотник шагнул в сторону и отрывисто приказал:
— Внесите их в пещеру. Обрушьте вход. И — ни слова! Никому! Никому!..
…Мальчик кубарем скатился в снежную яму и притих на дне, изо всех сил кусая толстую кожу рукавицы. Лицо его кривилось. Ещё молодая женщина, баюкавшая на руках завёрнутое в старый зипун дитя, тихо спросила:
— Что там? Ушли? Или бьются ещё?
— Обоих порубали, — сказал мальчишка, рванул рукавицу зубами ещё раз — и заплакал злыми слезами, сдерживая рыдания, без облегчения…
— Молчи, молчи, услышат! — тихо вскрикнула женщина, расширенными от страха глазами шаря по верху ямы.
— Пусть услышат! Убьют пусть! — прорвалось сквозь слёзы.
— Не прощу им! Ничего не прощу! Смертью бить буду! За всё спрошено будет! За всё!
ГЛАВА 29
Этойн ночью мы разбили лагерь довольно вызывающе — прямо на холме. Ничего особенного мы этим сказать не хотели, честное слово — просто от поисков настолько устали, что переправляться обратно в Лучки не осталось сил.
А поиски оказались безрезультатными. Мы исползали все склоны этого чёртова холма, кроме обращённого к воде — этот был отвесный и каменный, из серого гранита, в трещинах и лопинах, но без намёка на вход в пещеру, подземелье или хотя бы какую-нибудь нишу. Ничего. Совершенно ничего! Ближе к вечеру от досады мы несколько раз принимались копать в «подозрительных» местах, а я надавал по шеям двум соплякам, которые вздумали посмеяться над нашими поисками. Они пообещали вернуться с подкреплением, но мы находились в таком состоянии, что Энтони поклялся перестрелять всех ещё на середине реки.
Усталые до невозможности, мы лежали около костра. У Энтони разболелось плечо, я ухитрился стереть себе большой палец на правой руке — мозоль лопнула.
— Ну вот, — сказал я, вынимая изо рта травинку, — пробили башкой стену.
Что теперь будем делать в соседней камере?
— Хватит, — с отвращением сказал Энтони. — Думать надо, а не шутить.
— Давай думать, — согласился я. — Начинай.
— Не думается, — признался Энтони, переворачиваясь на бок.
— Давай угоним в деревне экскаватор и сроем холм, — предложил я. Энтони поморщился. — Ещё можно динамитом взорвать…
Энтони поднялся.
— Пойду ноги вымою и завалюсь спать.
— Я с тобой, — предупредил я, тоже вставая. — Только, по-моему, вообще надо искупаться.
Нога за ногу мы спустились с холма. На берегу реки, около запертого лодочного сарая, горел костёр и классический дед-сторож колдовал над котелком с ухой. Картина напоминала кадр из не совсем понятных, но смешных и интересных фильмов 30-х — 50-х годов, которые часто крутили по телевизору.
