— Под Санкт-Петербургом, — поправил я. Уилбоу свёл брови:
— Что?
— Под Санкт-Петербургом, — повторил я. — Ленинграда у нас больше нет.
Сержант внимательно посмотрел мне в лицо своими холодными глазами, посвёркивавшими лучах фонарика, как льдинки. Одобрительно сказал:
— Пытаешься заставить себя не бояться? Молодец. Если смерть неизбежна — нужно хотя бы постараться не падать на колени, а упасть в рост…
— Мне Антон… Энтони про вас немного рассказывал, — продолжал я, — и он говорил, что вы любили армию… и свою родину.
— Именно «любил». Когда был моложе и глупее, — ответил сержант. — А потом стал задумываться — что они мне дали? Пятьсот фунтов пенсии в месяц?
— Значит, вы её никогда не любили, — такого жёсткого тона я сам от себя никак не ожидал. — Родине не служат за деньги. И не продают свою службу ни за какое золото.
Мне показалось, что сержант разозлился и… и смутился. Нет, правда смутился! Но тут же справился с собой и покачал головой:
— Это всё слова. А тут, внизу, лежат деньги. Если их продавать не как золотой лом, а понемногу в коллекции, в частные руки — как исторические ценности, за них можно будет выручить столько, что мне хватит до конца дней на совершенно безбедную жизнь. Где-нибудь на тихоокеанских островах… А вас придётся убить. Хотя и жаль.
— Это не ваши деньги, — сказал я и удивился, что по-прежнему не испытываю страха, словно смотрю кино про самого себя. — И не этого бандюги, — я кивнул на Сергеича, — и даже не наши.
— А чьи же? — с лёгкой насмешкой спросил Уилбоу.
— Их, — я кивнул за его спину в коридор и добавил, — и не думаю, что ОНИ позволят вам их взять.
Очевидно, нервы спецназовца-изменника были всё-таки на пределе — он резко обернулся. Всего на секунду — но Энтони, в броске выхватывая нож, метнулся к нему.
Выстрелить Уилбоу не успел — нож Энтони распорол ему запястье. Но больше англичанин ничего не смог сделать — сержант ударил его коленом в живот. Ударил так, что Энтони, беззвучно согнувшись, молча рухнул на пол. Я пнул пистолет — тот вылетел в коридор, а Уилбоу рубанул меня ладонью по правому плечу, и я перестал ощущать всю руку, а второй удар — просто оплеуха — опрокинул меня рядом с Энтони.
— Литл силли кидз,
[38] — услышал я даже не запыхавшийся голос сержанта. Он возвышался над нами, как башня, в свете нескольких лежащих на камне фонариков. С его руки капала кровь, но сержант не обращал на это внимания. Левой он достал откуда-то — так быстро, что я не понял — длинный плоский кинжал, рукоятка которого походила на шляпку гвоздя. — Помнишь, я говорил тебе, что там, откудя я родом, все мужчины носят настоящие кинжалы? Я хоть и англичанин, но родился в Шотландии — а это и есть шотландский дирк — знакомься!
Плоское широкое лезвие блеснуло в электрическом свете. И — странно! — именно в этот момент я увидел, что Сергеич, стоя на коленях возле колеса, крутит его — повёрнутое к нам лицо перекашивала гримаса.
— Уходит, — не крикнул, а сказал я. Уилбоу понял сразу и, обернувшись, метнул дирк.
Он слишком спешил, да и кинжал не был приспособлен для метания — оружие чиркнуло о камень в пальце от головы бандита.
— Фризз, дирти уорм!
[39] — прорычал Уилбоу — и прыгнул на Сергеича как раз в тот момент, когда тот, перестав крутить колесо и, удерживая его одной рукой, второй подхватил кинжал.
Они сцепились. Кинжал зазвенел по камню — Сергеич, выпустив колесо, неожиданно ударил англичанина кулаком в висок и сбросил с себя ногами. Колесо медленно провернулось, начало вращаться. Я услышал знакомое металлическое журчание. Вместо того, чтобы удержать ворот, Сергеич рванулся за кинжалом, тонко выкрикнув:
— Моё! Моё!
— Аах! — англичанин ударил его ногой в живот, что-то прорычал, кинул на вращающееся колесо быстрый взгляд — и потянулся добить бандита. Тот откатился, махнул кинжалом; Уилбоу навалился на него…
Журчание убыстрялось. Плита уходила вниз, над краем шахты оставались только головы дерущихся. Они отшвыривали один другого — и, вместо того, чтобы перехватить кролесо, бросались добивать соперника, конкурента…
Журчание перешло в стальной рёв — словно взвыл замурованный в недрах скалы дракон. Но я ещё слышал вопли Сергеича и хриплое рычание англичанина, усиленные шахтой…
ААААХХХХРРАХХ!!!
Пол под ногами вздрогнул. Каменный чёрный колодец издал удовлетворённый, живой гул — и всё стихло… Я не сводил глаз с чёрного прямоугольника в полу.
— Кажется, всё, — слабо сказал Энтони. Опираясь на локоть, он, оказывается, тоже следил за происходящим, прижав локоть к солнечному сплетению.
— Давай выбираться отсюда, — предложил я, вставая на ноги. Лицо слева опухало, рука всё ещё не шевелилась…
…Наверх мы выбрались не без труда, да ещё и с опаской — Энтони прихватил свой «вальтер», я — ТТ Сергеича, но Витька нигде не было.
Лишь по краю скалы был сорван дёрн — словно что-то тяжёлое подтащили и сбросили в воду…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Вот тут, в сущности, и кончается эта история.
Энтони прожил у меня ящё довольно долго, пока Олег Никитович хлопотал о переправке в Англию останков сэра Энтони и захоронении неизвестного русского воина. Но с мамой познакомить англичанина так и не вышло — он всё же уехал раньше, чем мама вернулась…
Клада мы так и не нашли. То есть, клад, наверное, и правда существует. Но мне мерзко вспоминать, как два подонка катались по каменной плите. Если кому охота — пусть ищет, опускается, достаёт — что там есть, хоть и Святой Грааль. А у меня в ушах до сих пор стоит надсадный вопль Сергеича: «Моё! Моё!» — и волчий рык англичанина… Ну его к богу в рай, этот клад…
…И потом, мне кажется, что рыцарь Энтони имел в виду всё же не ТОТ клад, о котором говорил Уилбоу. Не драгоценности и не монеты. И даже не Чашу Грааля, мечта о которой привела к нам, в сегодняшнюю Россию, его потомка. Я это начал понимать, когда глядел на те скелеты — скелеты, лежащие рядом. И я думаю, что понимаю слова сэра Энтони, прочитанные в том письме, отправленном им незадолго перед смертью: «Я обрёл великое сокровище, которое, к сожалению, будет похоронено в этой земле вместе со мной…»
На дороге Энтони пожал мне руку — чисто по-английски, резко потряс её — и сказал несколько слов, а потом прыгнул на свой мотоцикл — и уже не оглянулся…
Я потом перевёл эти слова.
«Наибольший клад — то, что внутри нас».
Нет, не так. По-англиёски это звучало складнее и напевнее…
Лучше вот как!
«Главный клад — в душе твоей».
