Потом тронул кассеты в стойке, отведя взгляд. Длинно вздохнул — и словно на что-то решился:
— Знаешь, что?… Давай сейчас ты всё-таки подержишь своего Геббельса, а то я и лопнуть могу… Потом, если ты это не сочтёшь за наглость, мы что-нибудь поедим. А потом я тебе всё расскажу. Ну а уж ты сам решишь.
— Что… решу? — осторожно спросил я. Энтони снова вздохнул и сказал:
— Сможешь ли ты мне помочь. И захочешь ли…
…Не очень приятно развивать «туалетную» тему, но куда денешься? Пока я привязывал Геббельса, Энтони нашёл «совмещённый санузел» — там располагались и душ, про который я говорил вчера вечером, и хранилищем зерна для кур (которых сейчас всё равно не было). И вернулся он оттуда какой-то растерянный:
— Послушай, разве нельзя провести канализацию? — спросил он, заглянув в кухоньку, где я пытался приготовить подобие завтрака. Вопрос меня разозлил не меньше, чем злит реклама разных средств для чистки этих самых туалетов. Я резко поставил на плиту сковородку и повернулся к англичанину:
— Слушай, ты… — тщательно выговаривая слова, сказал я. Глаза Энтони стали недоумённо-тревожными. — Моя мать — учитель. Просто учитель в школе. Ты знаешь, сколько она получает в пересчёте на ваши деньги? Чуть больше ста фунтов в месяц, понял?! У вас даже чернорабочие, всякие там пакистанцы, больше получают, да? А мы на эти деньги вдвоём живём!
— У тебя нет отца? — тихо и сочувственно спросил Энтони. Я мотнул головой, помедлил и объяснил:
— Он есть, конечно. И даже алименты платит… знаешь, что такое алименты? Но с нами не живёт уже пять лет. Мать развелась.
— Не сошлись характерами?
— Почти, — усмехнулся я через силу. — Он пил по-чёрному.
— По… чёрному?
— В лоск, в стельку, в дребадан, до чёртиков, до визга. Здорово, значит.
Энтони медленно наклонил голову. Как-то странно посмотрел по сторонам и вышел, но вернулся ещё до того, как я успел вновь заняться завтраком. В руке он держал тугой свёрток.
— Держи, — англичанин протянул этот свёрток мне, и только теперь я увидел, что это деньги! Банковская упаковка из ста сторублёвок нового образца
[1], свёрнутая в рулончик! — Держи, это… тебе.
Я почувствовал, что кровь бросилась мне в лицо, и услышал свой собственный хриплый, незнакомый голос:
— Не возьму…
Сколько раз я мечтал о больших деньгах! Честно, мечтал и не стыжусь в этом признаться. Да и сейчас у меня было не густо, чтобы мама могла отдохнуть — первый раз за четыре года! — мы соскребли всё… Но взять эти десять тысяч из руки Энтони я не мог. Более того — я чувствовал, что сейчас будет драка…
Кажется, Энтони это понял тоже. Он небрежно швырнул деньги на табурет и улыбнулся, но не оскорбительно, а виновато:
— Погоди, послушай, Андрей… Ты меня спас. Кроме того, я ведь живу у тебя.
И собираюсь есть твои продукты, так что…
— У нас за это денег не берут! — выкрикнул я. Сейчас, пожалуй, мне были понятны делавшие революцию большевики, их неприязнь к дворянам…
— Погоди, — снова сказал Энтони. — Хорошо. Я понял. Прости, пожалуйста.
Но деньги всё-таки возьми… Да погоди же! — выкрикнул он, увидев, что я снова открываю рот. И засмеялся: — До чего же ты упрямый, прямо шотландец! Я оставлю тебе эти деньги, как плату за работу. Сложную и, возможно, опасную. Только тогда ты уже не сможешь от неё отказаться, контракт, даже устный, для нас — англосаксов — свято. А мы тоже упрямые.
— Предлагаешь мне быть чёрным проводником при белом охотнике? — злость проходила. — Как на сафари?
— Н-ну-у… — кажется, Энтони не нашёл, что ответить. И пожал плечами: — Хотя бы. Ты берёшь деньги?
— Не раньше, чем услышу, что это за работа такая.
— Я всё расскажу, — пообещал Энтони. И выделил одно слово — ВСЁ.
— Тогда и будем говорить… А сейчас, если не трудно, подай масло из холодильника. И не ищи «стинол», холодильник — это вон тот гроб в углу.
— Старые аппараты надёжнее, — совершенно серьёзно ответил Энтони…
…Вермишель с мясной тушёнкой и кетчупом выглядела не слишком аппетитно. Я-то знал, что она вкусная, но как убедить в этом нормального иностранца? Тем более, что Энтони посматривал на вермишель с подозрением… Ничего, съест, они в своих «макдональдсах» и не такую гадость лопают!
— Первый принцип любой готовки, — ободряюще заметил я, кладя рядом с тарелками вилки, — что получилось — то и хотели. Апельсинового сока нет. Чай будешь?
— Конечно, — я взялся за чайник с заваркой, но Энтони остановил меня:
— Это что?
— Заварка, — ответил я слегка растерянно. Англичанин вздохнул:
— Я так и знал. Оставь, я сам потом заварю. КАК НАДО…
…Довольно странно было сидеть с ним за одним столом. Приходилось всё время напоминать себе, что этот парень, который ест мою вермишель — графский сын. Ничего такого «графского» в нём не было. Разве что он не клал локти на стол, зато с энтузиазмом слизывал кетчуп с вилки.
— А у тебя есть… отец? — осторожно спросил я. — В смысле — сейчас?
— Конечно, — Энтони вроде бы удивился.
— А кем он работает?
— Он не работает, он служит. Он подполковник, офицер Мерсийского полка Её Величества… Вот, смотри, — он чуть выдвинулся из-за стола и показал трусы. Слева на бедре чёрным, алым и золотом был наштампован какой-то герб: двухглавый орёл, как у нас, только обе головы — под одной большой зубчатой короной. — Это эмблема отцовского полка. У отца Крест Виктории за Фолкленды, он был тогда совсем молодым лейтенантом и высаживался у Гус-Грин. Аргентинцы стреляли, зенитчики не прикрыли десант вовремя, но люди отца всё равно не легли. В снег, при сильном ветре, они поднялись на высоты и заставили врага замолчать. Её Величество лично награждали отца!
Я не очень-то много знал о Фолклендской войне 1982 года, но в словах Энтони прозвучала отчётливо гордость за отца, и я позавидовал про себя…
— А во время «Бури в пустыне», — Энтони помрачнел, — отца ранило. Эти идиоты, янки, выпустили ракету по отцовскому «Султану»… это такая машина, передвижной командный пункт. Их чёртова техника ошиблась в опознании цели… троих наших разнесло в куски, а водителя оглушило, так отец с разорванным бедром, истекая кровью, вытащил его и только тогда потерял сознание… Знаешь, — Энтони вдруг засмеялся, — а компенсацию он не взял! Отослал чек обратно и приписал: «Графы Мерсисайд отдают свою кровь Богу, Королеве и Отечеству, но никогда не торгуют ею!»
Это звучало, как строчка из учебника истории. Однако я был уверен — Энтони говорит правду.
— А ты сам кем хочешь стать? — поинтересовался я. Энтони удивлённо посмотрел на меня — словно я спросил, есть ли у него голова.
