– Чтобы они раскрыли свои тайны.
Айронкестль и его товарищи слушали с изумлением.
– Но что они могут сделать?
– Они могут помочь расставить для нас ловушки.
– Нужно только лучше следить за ними и связать их.
– Не знаю, господин. Даже связанные, они сумеют помочь своим.
– А если их пытать, они заговорят?
– Может быть, и заговорят… Один из них не так мужествен, как другие. Почему не попробовать? – простодушно спросил Курам. – А потом убить.
Белые не ответили, сознавая всю разность миросозерцании.
– Следует прислушиваться к мнению Курама, – задумчиво вымолвил Айронкестль, когда их проводник замолчал и удалился. – Это очень смышленый в своем роде человек.
– Несомненно! – процедил Гютри. – Но что же нам делать? Его совет, в сущности, единственный разумный. Нужно бы их попытать, а Затем убить.
– Вы не сделаете этого, Гютри! – с ужасом воскликнула Мюриэль.
– Нет, я этого не сделаю, но это следовало бы сделать, хотя бы только ради вас, Мюриэль. Это дьявольские гады, готовые на всякое злодеяние, преступный сброд, и вы можете быть уверены, что они-то не замедлили бы изжарить и скушать нас.
– Напрасная трата слов. Убивать их мы не станем, пытать тоже, – вмешался Айронкестль. – Кроме того, они и не смогли бы нам ничего рассказать… Как бы мы их поняли?
– Курам, может быть, понимает.
– Нет, он может только угадывать. Аэтого недостаточно.
– Вы правы, – сказал Филипп. Мы их не уничтожим. Но что же с ними делать? Оставлять их здесь опасно.
– Ответ в вашем же вопросе. Освободить их, что ли?
– А нельзя ли, соединив нашу хитрость с хитростью негров, перехитрить их?
Айронкестль поднял брови и пристально посмотрел на Филиппа.
– Если говорят земля и вода, трава и листья, разве нельзя исказить эти знаки?
– Об этом я и сам думал, – сказал Айронкестль. – Вероятно, это можно бы сделать. Притом так просто завязывать им глаза во время перехода, или же обертывать голову. Ночью их можно держать в палатке…
– Нужно бы еще заткнуть им глотку и уши.
– Им будет очень тяжело! – вздохнула Мюриэль.
– Это ненадолго. Курам утверждает, что они не покидают леса дальше, чем на день пути. Ведь этот лес не бесконечен.
– Позовем Курама, – сказал сэр Джордж. Курам выслушал молча план белых.
– Хорошо! – ответил он, – Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже… Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.
Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.
– Один из пленников уронил этот знак у кустарника… И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить? – вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.
Надзор усилился. Весь день пленных держали с закрытыми лицами. Ночью в их палатке ставили стражу, а выпуская погулять, спутывали ноги. Но, невзирая на все предосторожности, они были предметом постоянного беспокойства.
Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства…
Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.
– Ну, – спросил однажды вечером Филипп Курама, – они все еще говорят со своими?
– Говорят, – серьезно ответил Курам. – Они слушают и отвечают.
– Но каким образом?
– Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.
– А разве вы не стираете их знаков?
– Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!
Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.
– Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, – сказал он. – И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Лауры, у замка Шамбор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
– Почему страшная? – спросила Мюриэль.
– Здесь все ночи страшные. В этом – обаяние природы.
– Это правда! – прошептала девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах пифона. – Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
– Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
– Мы видели Начало, о котором говорит Библия. Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой – свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, применяясь и обстоятельствам.
– А, кроме того, – с некоторой робостью продолжал он, – здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки – человеческие жилища, наши вечерние огни – домашний очаг. Вы – символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
– Не нужно преувеличивать, – сказала она. – Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.
– Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если б вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!
– Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, – прошептала она. – Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.
Она стала напевать:
Twinkle, twinkle, little start,
Oh, I wonder, what – you are!
(Мигай, мигай, маленькая звездочка,
О, что ты такое!)
– Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…
