– В таком случае, – заметил я, – простите, командир, если я позволю это замечание, на которое, быть может, не имею никакого права, – но в таком случае, не считаете ли вы крайней неосторожностью входить в американские воды?..
– Да кто же может узнать об этом? Решительно никто!.. Мы бросим якорь в заливе Баратария, все ходы и выходы которого мне знакомы лучше, чем кому-либо в целом мире и в котором в настоящее время нет других судов… Что это так, я лично имел случай убедиться: тебе-то я могу признаться, что за эти четырнадцать лет я не первый раз возвращаюсь туда. Я уже три раза был здесь с тех пор – отчасти для того, чтобы сбывать неудобный товар, а главным образом с тем, чтобы под строжайшим инкогнито, переодетый, побывать в стенах монастыря урсулинок и повидать, обнять и расцеловать своих детей сквозь решетку приемной залы!.. На этот раз мы, может быть, прибудем туда раньше, чем успеет вернуться в Новый Орлеан Вик-Любен со своей свитой, и уж, во всяком случае, без того, чтобы он мог подозревать о моем присутствии здесь. Вы с Белюшем сойдете на берег и наведете справки о них. Я так стремлюсь узнать, что стало с моими детьми и с твоим отцом, что готов решиться для этого на самый безумный поступок!.. Если они вернулись и находятся у Клерсины, мы немедленно берем их и выйдем в море, чтобы вернуться во Францию. В противном же случае мы подождем их… Ну, что ты скажешь на это? Разве мой план не вполне естествен и практичен?
– Да, конечно! – воскликнул я вполне искренне. – Но только при условии, что никто не заподозрит вашего присутствия на «Эврике».
– Не только этого, но и самого присутствия «Эврики» в заливе Баратария никто не может подозревать! – весело успокоил меня Жан Корбиак. – Мы войдем в него ночью, и я встану так, что наш клипер останется совершенно никому не виден.
Я не счел себя вправе противоречить намерениям, принятым человеком, столь опытным и привычным в делах такого рода, – вернее сказать, даже и не помышлял об этом. При таком раскладе наше дело должно было увенчаться успехом. Кроме того, весь этот план как нельзя более был мне по душе уже потому, что, во-первых, согласовывался с моим инстинктивным влечением ко всякого рода приключениям, а во-вторых, сулил мне скорое свидание с Розеттой и моим отцом. Теперь я только и думал о том, как бы обсудить С Белюшем, что нам следует делать по прибытии в Новый Орлеан.
Решено было проникнуть в город ночью на маленькой лодочке без обозначения принадлежности ее к судну какой-либо страны, и сначала рекой, затем «байю» Сент-Жан, пройти в предместье этого имения, к домику Клерсины. Затем мы решили украсить себя широкополыми сомбреро, надвинутыми на глаза, чтобы не быть узнанными, наконец, решили даже ни с кем не заговаривать. Белюш хотел отыскать путь к домику Клерсины по «байю» и пристать к нему с северо-западной стороны, то есть с самой безлюдной и пустынной части всего квартала, где мы менее всего рисковали иметь нежелательные встречи. При таких условиях трудно было даже предположить, чтобы все не устроилось именно так, как мы того желали.
Обстоятельства складывались так, что все положительно благоприятствовало нам. Ночь, когда мы вошли в залив Баратария, тридцать шесть часов спустя после того, как вышли из залива Сан-Марко, была темная и безлунная. Впрочем, явление это было вполне естественно, так как ровно двадцать восемь дней тому назад мы с отцом в точно такую же темную и безлунную ночь заблудились в улицах Черного города. Едва мы успели бросить якорь в маленьком притоке, образовавшемся в кольце небольших, густо покрытых лесом островков, среди которых «Эврика» действительно была скрыта ото всех взоров, как поспешили спустить шлюпку. Но прежде чем сесть в нее и направиться в город, мы пошли проститься с командиром и узнать, не будет ли каких-нибудь новых распоряжений.
– Как грустно, что я не могу отправиться вместе с вами! – сказал он глубоко взволнованный. – Но я полагаюсь на вас, друзья мои, и хочу верить, что вы будете действовать осмотрительно, разумно и как можно скорее вернетесь ко мне с добрыми вестями!..
– Положитесь на нас, командир! – отвечал я, почтительно пожав его левую руку, протянутую мне.
Что же касается Белюша, то он по своему обыкновению не издал ни звука. Вероятно, давняя привычка к превратностям судьбы научила его никогда ничего не решать заранее.
Затем мы вышли на палубу и, спустившись по трапу, сели в шлюпку вдвоем. Было ровно два часа ночи. Через час мы вошли в ту часть реки, которая омывает набережную города, а четверть часа спустя отыскали «байю» Сент-Жан. Проплавав около получаса по сети крочешных проливов и каналов, образующих целый лабиринт, – в котором Белюш, по-видимому, прекрасно разбирался, изучив их до мельчайших подробностей, – мы наконец прибыли почти к самому дому Клерсины. Привязав нашу лодку к корявому корню старой ивы и запрятав весла в траве, мы пешком направились к огороду, находившемуся позади дома этой негритянки.
Едва успели мы войти в огород, как я заметил развешенный на веревке для просушки серый полотняный костюмчик Флоримона, который, как я отлично помнил, был на нем в момент нашего пребывания на пароме… Значит, они вернулись уже в Новый Орлеан и, по-видимому, находились уже на свободе… С сильно бьющимся сердцем я постучался в дверь.
Голос Клерсины тотчас же отозвался, спрашивая, кто там. Я назвался по имени. Спустя немного времени она отворила нам.
С какой несказанной радостью я услышал от нее, что все они прибыли сюда вполне благополучно и все здоровы, но дальнейшие вести были менее утешительны, и я тотчас понял, что нам предстоят кое-какие затруднения. Оказалось, что только один Флоримон находился при ней, и она показала нам его спящим на большой кровати, как и в ту ночь, когда я видел его в первый раз. Что же касается Розетты, то она вместе с моим отцом остановилась в гостинице «Нотр-Дам». Кроме того, что пребывание в Черном городе казалось и моему отцу, и Клерсине не вполне подходящим для молодой девушки, им теперь не было никакого основания сохранять инкогнито, раз они вернулись в Новый Орлеан под конвоем Вик-Любена и его сообщников. Затем, предполагая, что местом свидания будет избран Каракас или какой-либо другой порт, – согласно тому совету, который он поручил мне передать Жану Корбиаку, – мой отец решил теперь терпеливо ожидать предписаний командира и ни на минуту не допускал мысли, что может появиться надобность тайно сесть на судно и отплыть прямо из Нового Орлеана, да еще так скоро. Вернувшись накануне, он ожидал вестей от Корбиака не ранее, чем по прошествии двух или трех недель.
Все это обещало создать массу непредвиденных осложнений в нашем простом плане. Необходимо было решить тотчас же, что именно делать и как действовать, и через Клерсину сообщить это решение отцу. Конечно, о том, чтобы самим идти к нему и переговорить лично там, в гостинице, нечего было и думать. Это было бы все равно, что направить Вик-Любена прямо на след командира или, по крайней мере, подвергнуть себя лишний раз опасности.
Клерсина сообщила нам, в какое бешенство пришел этот негодяй, видя, что я бежал. Он тотчас же сообразил, что мой побег должен иметь огромное значение, что я бежал только для того, чтобы предупредить командира о грозящей ему опасности и удержать его от какого-либо необдуманного поступка. Он разослал более двадцати человек в погоню за мной, но, к счастью, безуспешно. Затем злоба и бешенство этого негодяя обрушились на остальных его пленных: он тотчас же приказал разлучить их и усилить присмотр, стал дурно с ними обращаться, кормил только одними сухарями и водой и при каждом удобном случае обрушивался на них с бранью и оскорблениями.
