И сложив на своей уродливой груди безобразно длинные руки, он устремил на девушку полный иронии взгляд.
Но она ответила ему тем же.
– Я вижу только, что ты имеешь в своем распоряжении хорошо обученных актеров, которые прекрасно знают свои роли! – сказала она после непродолжительного молчания.
– Актеров?.. Ты называешь актерами всех этих агентов моей власти, которых я показал тебе, и всех тех, которых я еще мог бы показать тебе, если бы захотел?.. Нет, не смей так думать, дитя! Это не актеры, а орудия, послушные и могущественные орудия в моих руках, которые, служа мне телом и душой, воображают, что служат исключительно своим страстям и своему мстительному чувству. Во всех концах света эти люди устраивают заговоры, вооружаются и готовятся, сами не зная друг друга, к чему-то такому, чего и сами они еще не знают, понуждаемые взаимной ненавистью злобой, завистью и алчностью. Но я один правлю ими. Я один могу разжечь в удобный момент их ярость и их бешеные страсти. Стоит мне сказать только слово, и завтра, если я того захочу, весь мир будет одной сплошной развалиной, завтра я один буду царить при свете дня, как царю теперь во мраке!.. Кто же, как не я, обессиливаю теперь могущественную Великобританию?.. Этот Махди, как сама ты видишь, не более как мой подчиненный. Если я захочу, восстанут и Индия, и Канада, во всем послушные мне. Буры и зулусы, все благодарны мне за то. что я доставлял им победу за победой. Сам Ситтивайс разве не был победителем до тех пор, пока довольствовался ролью моего подчиненного?! Но за то, в тот же день, как он захотел уйти от меня, был разбит наголову! А Ирландия? Разве она не готова в каждый любо! момент поджечь те фитили, какие я готовлю ей? Мои соглядатаи и тайные агенты рассеяны по всей земле. Случись только в мире какое-нибудь более или менее значительное событие, – и оно тотчас же делается мне известным. А этот глупый ребенок, этот Моони, воображает, что он сумеет утаить от меня свой безумный замысел. Не успел он и сам еще выработать его, как я уже знал весь его план во всех мельчайших подробностях… Да и сама ты отправлялась в Тэбали, а, видишь, очутилась здесь!..
– Да, благодаря какому-то подлому, изменническому поступку! – гневно воскликнула Гертруда. – Но несмотря на все эти твои проделки, карлик, все же не верю в твою власть, которой ты так похваляешься передо мной!
– Ты все еще не веришь? Чего же тебе надо, чтобы ты могла убедиться? – спросил карлик. – Хочешь ли, я покажу тебе, что пишет в настоящий момент Гордон, этот бедный, но славный воин, своему правительству?
Карлик еще раз ударил в ладоши. Другой альков открылся так же, как и первый, но в нем виднелась не богатая, роскошная тронная зала, а простое телеграфное бюро.
– Я отвел проволоку из Хартума, – сказал со злобной усмешкой карлик, – и теперь депеши Гордона не могут достигнуть Каира, не пройдя предварительно здесь через мои руки. Поди и прочти вот эту, если она тебя интересует! – добавил он, обращаясь к Гертруде.
Но так как та оставалась невозмутимой и не трогалась с места, то он продолжал:
– Ну, так я сам прочитаю ее тебе! Слушай!
«Генерал Гордон сэру Эвелину Барингу,
генеральному агенту ее Британского
Королевского Величества в Каире.
Хартум, второго Марта.
Чтобы все спасти, достаточно двинуть на Хартум всего один батальон английских солдат по пути Нила. Важно не число, а только престиж. Восстание падет само собой, если только я получу поддержку, хотя бы даже только мнимую, видимую поддержку, состоящую из европейских войск. В противном случае все погибло! Не пройдет трех дней, как мы будем блокированы.
– Я передам эту депешу по назначению, – продолжал карлик со злобной усмешкой, – но слегка изменив ее, например, в том смысле, что Гордон вовсе не нуждается ни в какой поддержке со стороны европейских войск!.. Что ты на это скажешь, дитя?.. Веришь ли ты теперь в мою власть?..
– Я верю только в то, что ты страшный мерзавец и негодяй! – отвечала Гертруда, сохраняя все то же высокомерное, презрительное отношение к безобразному карлику и не уступая ему ни в чем.
Глава XIV. Белая и черная магия
На этот раз карлик побледнел от бешенства. В продолжении нескольких минут он оставался погруженным в какую-то мрачную задумчивость.
– Безумная! – проговорил он наконец с тяжелым вздохом, – что же в таком случае нужно, чтобы убедить тебя?.. Неужели ни чувство робости, ни чувство страха не знакомы тебе?.. Как смеешь ты шутить гневом того, чья власть, как сеть, охватывает со всех сторон весь этот земной шар, которым я играю, как мячом. Вижу, что всего того, чего ты до сих пор была свидетельницей, мало для тебя. Ведь молодые девушки вообще любопытны. Быть может, ты хочешь видеть доказательства моей сверхъестественной силы, власти и могущества? Я могу позабавить тебя и этим! Хочешь, я покажу тебе сейчас того, кем в данный момент заняты твои мысли?..
С этими словами, не выжидая ответа девушки, Каддур отцепил у себя от пояса маленький серебряный свисток и с помощью его издал резкий пронзительный свист. Почти в тот же момент раздвинулась стен; третьей ниши и в ней показалось какое-то легкое облако позади экрана, состоящего из большого зеркальной стекла. Облако это мало-помалу стало сгущаться и принимать определенную форму человеческой фигуры. Еще минута – и Гертруда узнала своего отца. Он сидел в кресле перед своим письменным столом в кабинете французского консульского дома в Хартуме и, склонившись над своими бумагами, внимательно изучал их. Вдруг он откинулся на спинку своего кресла и, казалось погрузился в глубокую задумчивость; затем открыл один из ящиков своего бюро и достал оттуда портрет, который Гертруда с чувством щемящей боли признал за свой. Это была миниатюра, сделанная в Париже, а которой художник изобразил ее малюткой в белокурых кудрях. Керсэн прижал этот портрет к своим губам и долго целовал его. Слезы выступили у него на глазах. При виде этого и глаза дочери его наполнились слезами настолько, что они стали застилать от нее дорогой образ ее отца… Мало-помалу видение стало бледнеть и наконец совершенно исчезло.
– Вот настоящее, – сказал Каддур, – а теперь смотри, вот и будущее!.. – И на том самом месте, где всего с минуту назад так ясно виднелся образ господина Керсэна, молодая девушка увидела сперва бледно вырисовывавшуюся окружность и смутные очертания чего-то, что затем мало-помалу стало принимать определенные контуры. Гертруда узнала главную площадь Хартума, которую ограничивал с одной стороны дворец генерал-губернатора, а с другой – фасад здания французского консульства. По-видимому, солнце начинало только всходить над Хартумом. Жители города всех возрастов и всех сословий бежали по пустынной площади, все были бледны, растеряны и, по-видимому, в смертельном страхе и ужасе. Вдруг из генерал-губернаторского дворца вышел офицер, за ним следом еще человек пять. Офицер этот, в чине генерала, был человек небольшого роста, белокурый, с голубыми глазами. Он поспешно спускался со ступенек крыльца. Все черты его приятного лица дышали бешенством. Когда он обратился лицом в сторону Гертруды, она узнала в нем генерала Гордона… Почти в тот же самый момент толпа ободранных арабов показалась на площади. Едва увидели они ту группу, которая спускалась с крыльца генерал-губернаторского дворца, как вдруг остановились и открыли по ней огонь. Один за другим затрещали оружейные выстрелы, генерал упал. Толпа оборванцев вмиг обступила его, а генеральская свита разбежалась во все стороны. Еще минута – и Гертруда с содроганием увидела окровавленную голову Гордона, которую рослый араб высоко поднял над толпой… С замиранием сердца молодая девушка обратила свои взоры в сторону дома французского консульства, и ей показалось, что из него спокойной поступью вышел ее отец, совершенно один… Онемев от ужаса, она вперила свои глаза в это видение, ожидая, что вот-вот увидит зрелище еще более ужасное, по крайней мере более ужасное для любящего сердца нежной дочери, как вдруг все разом затмилось и исчезло.
