– Илль останется здесь до ночи. Он хочет еще посмотреть на европейские столицы, и я буду сопровождать его, но сегодня утром я уехать еще не могу. По правде сказать, мешкать не следовало бы, но я не могу.
– Разумеется, вы сейчас уехать не можете. Мы должны обнародовать результаты экспедиции, и ваше присутствие для этого необходимо.
– Мы уже обо всем сговорились. Сейчас я отдам распоряжение, чтобы в сад сегодня никого не впускали. На старого Шмидта можно положиться, – он не отопрет калитки и будет сторожить, как Цербер. Мой дядя согласен переждать один день, потому что сам он, как и весь экипаж корабля, очень нуждается в отдыхе. Теперь он хочет только демонстрировать мне корабль на полном ходу. Погода совершенно тихая. Мы хотим взглянуть на Вену и вернемся сюда через час еще до восхода солнца. Путь лежит на восток, и поэтому в Вене уже будет достаточно светло. Поедем с нами, мы сможем использовать это время для беседы, а потом мы все вместе позавтракаем.
Все это он говорил в сильном возбуждении, разыскивая при этом свой плащ.
Вам ничего не надо брать с собой, – сказал Грунте. – На корабле есть шубы. Внушите только Шмидту, чтобы он никого не впускал, а я предпочитаю остаться здесь.
Элль разбудил привратника и отдал приказание: – На сегодня вход в сад и в обсерваторию для всех закрыт.
Если случится что-либо особенно важное или если придут знакомые, вызвать его самого. Он рассчитывает на безусловное молчание Шмидта, хоть бы тому и пришлось быть свидетелем чего-либо необычайного.
Старик, приехавший в Германию вместе с Эллем и служивший еще у его отца, обещал точно выполнить приказание хозяина. Жена Шмидта, тоже служившая у Элля, никогда не ходила дальше своего маленького огорода, расположенного за оградой сада; поэтому бояться было нечего.
Элль отправился на лужайку. Воздушный корабль был уже готов к отплытию.
Огни были погашены, и он бесшумно поднялся прямо ввысь.
Город еще спал. Никто не заметил этого темного тела, в одно мгновение исчезнувшего в предрассветном сумраке.
Элль закутался в шубу и молча смотрел на разгоравшуюся зарю.
– Новый день, – тихо сказал он, – поистине, новый день! Я лечу! О, священный Ну!
Но что бы сказала она, Исма? Он забыл обо всем окружающем. Сердце его судорожно сжалось.
Как сообщить ей о постигшем ее несчастьи?
Почему именно теперь, когда ему стало все удаваться, когда осуществилась его заветная мечта, когда он обрел свою истинную родину, именно теперь Исма должна была лишиться счастья всей своей жизни? Он пытался представить себе всю глубину ее скорби, но не мог. Он горевал о погибшем друге, и горячее сочувствие к Исме вызвало слезы на его глазах. Он видел, как она в отчаянии ломает свои тонкие пальцы, он видел ее большие, остановившиеся темно-синие глаза, отдал бы жизнь за то, чтобы избавить ее от этой муки, чтобы спасти и вернуть ей любимого человека. Но это было безнадежно, – что мог он сделать для нее? И несмотря на свою скорбь, он вдруг против воли почувствовал себя пронзенным тайной надеждой, что, быть может, ему удастся возместить ей утраченное счастье. Он стал думать о предстоящих ему великих задачах, но первой задачей было все-таки печальное сообщение, которое он должен был сделать Исме.
Голос Илля вывел его из глубокой задумчивости.
Направо, в лучах восходящего солнца перед ними сверкали Альпы. Воздушный корабль развернул крылья и, плавно спускаясь, описал широкую дорогу над королевским городом на Дунае. Три или четыре раза они почти касались верхушек башен, потом снова поднялись и, спасаясь от лучей утреннего солнца, направились на северо-восток. Они прибыли во Фридау еще до того, как первый луч позолотил купол обсерватории, самого высокого строения во всей округе, и медленно спустились на лужайку.
XXII. Решение Исмы
Как раз к этому времени резкие звонки разбудили Исму Торм. Принесли телеграмму. Сердце у нее замирало от волнения, когда она прочла:
"Гаммерфест, 9-го сентября.
"Почтовый голубь "Воздушный шар Полюс" принес следующее известие:
"Фрау Исме Торм. Фридау. Германия. 21-го августа, 2 часа 30 минут пополудни по средне-европейскому времени.
"Неведомой силой шар уносило ввысь. Я потерял сознание. Очнулся, когда шар быстро падал на плотный слой облаков. Гондола опрокинулась. Шар возможно было спасти только крайним уменьшением веса. Грунте и Зальтнер без сознания, перенести их было невозможно. Я покинул шар на парашюте, захватив с собою почтовых голубей. Медленно падал сквозь облака. Меня относило от полюса в неизвестном направлении; удалось спастись на суше. Открыл следы кочующих эскимосов и нашел их стоянку. Пробираюсь вместе с ними к югу. У меня еще два голубя. Надеюсь на благополучное возвращение. Не беспокойся. Я невредим и бодр.
Торм".
Она ухватилась за последние слова: "надеюсь на благополучное возвращение. Не беспокойся. Я невредим и бодр". Но где?.. Где же он? По ту сторону неприступных морей и ледяных пустынь, накануне наступления полярной ночи, один, предоставленный милосердию нескольких жалких эскимосов! Шар погиб, все гордые надежды экспедиции рухнули! Как мог он вернуться домой – и когда?
И она, она сама ободряла его, уговаривала, когда он колебался, боясь оставить ее одну! Разве в этом несчастий нет и ее вины? Не слишком ли она доверилась другу, который, казалось, был так убежден в удаче? Ужас охватил ее. Час спустя она уже стояла у высокой чугунной решетки палисадника перед домом Элля. На ее звонок вышел привратник.
– Можно ли видеть господина доктора? – спросила она. Старик снял фуражку и смущенно почесал затылок:
– Так, так, это вы, госпожа докторша? Гм! Ладно уже пойду спрошу. А вы пока что входите. Ну, да, конечно… Гм!
– Скажите, что мне немедленно нужно переговорить с господином доктором; получены важные известия.
Старик поплелся к дому, шаркая туфлями.
Элль советовался с Гранте, в каких выражениях уведомить фрау Торм о постигшем ее несчастии, когда ему доложили об ее приходе.
Он вскочил и отбросил перо в сторону.
– Сейчас же проводите барыню в библиотеку.
– Госпожа докторша велела сказать, что есть важные известия.
С этими словами привратник удалился.
– Она получила известия! – бледнея, воскликнул Элль. И сама пришла в такой ранний час! Откуда же она могла узнать?
Он выскочил из комнаты. У двери библиотеки он остановился. Ему надо было собраться с мыслями. Потом, овладев собой, уже совершенно спокойный, он вошел в библиотеку. Его лицо было бледно и хранило следы бессонной ночи.
Исма стояла посреди комнаты, опираясь рукой на стол, заваленный развернутыми картами и таблицами. Она хотела что-то сказать, но не находила слов.
– Исма, – сказал он, – вы уже… что вы знаете?
