В этой жизни вдвоем, при всей ее прелести и задушевности, однако чего-то недоставало. Беседы о страшных тайнах бытия и небытия, обмен мыслей о сущности человечества, исследований о конечной цели мироздания, астрономического созерцания и эти размышления вслух, удовлетворяли их разум, но не сердце. Наговорившись досыта, сидя в беседке сада, откуда открывалась панорама громадного города, или в тиши библиотеки, ученый, мыслитель не мог оторваться от своей подруги. Они сидели молча, рука об руку, словно их притягивала друг к другу какая-то непреодолимая сила. Он любовался ею, смотрел ей в глаза, но словно боялся слишком долго подвергаться опасным чарам, и искал предлог, чтобы уйти, но тотчас же опять возвращался к ней, наслаждаясь этой живой поэзией – ее очами, горевшими небесным пламенем, ее идеальными устами, похожими на спелую вишню, ее нежной, прозрачной, как опал кожей, сквозь которую было видно, как переливается алая кровь. Расставшись, оба чувствовали какую-то странную болезненную пустоту, невыразимое томление в груди, точно порвалась какая-то связь, необходимая для их жизни – и оба только и мечтали о новой встрече. Он любил ее не для себя, а для нее самой любил, привязанностью, почти чуждой эгоизма, чувством, полным как глубокого уважения, так и горячей любви. Ежеминутно борясь с телесными желаниями, он сумел устоять против них. Но однажды, когда они сидели вместе на широком диване библиотеки, заваленном, по обыкновенного, книгами и листками, настала вдруг минута молчания. Молодому ученому приходилось прикладывать слишком мучительные усилия, чтобы устоять против непреодолимого влечения. Незаметно его рука очутилась на плече его подруги и почти в то же мгновение губы их встретились…
О, несказанные радости взаимной любви! Беспредельное упоение существа, жаждущего счастья, нескончаемые восторги воображения, сладкая музыка сердец – на какую эфирную высоту вы возносите избранников, которым дано испытать ваше высшее блаженство! Сразу забыв о житейских треволнениях, они уносятся одним взмахом крыла в волшебный рай, теряются в облаках и витают в блаженных областях страсти. Мир с его комедиями и пошлостями, более не существует для них. Какое благополучие! Они живут в сферах света, огня, как саламандры, как фениксы, сбросив с себя всю тяжесть земную, легкие как пламя. Они сжигают самих себя и снова возрождаются из пепла, всегда лучезарные, пламенные, неуязвимые, непобедимые…
Первые восторги, так долго сдерживаемые, повергли любовников в состояние экстаза, и на минуту они позабыли метафизику с ее загадками. Эта «минута» продолжалась ровно шесть месяцев. Самое сладостное, самое неумолимое из чувств – любовь – восполнило то, что было неудовлетворенного в их интеллектуальной жизни и сразу поглотило, почти уничтожило их жажду к знанию. Со дня этого первого поцелуя, Георг Сперо не только исчез совершенно из света, но и перестал писать, так что даже я потерял его из виду, не смотря на нашу долгую и искреннюю дружбу. Логики могли бы пожалуй вывести отсюда заключение, что впервые в своей жизни он был доволен и что он отыскал наконец решение великой загадки – высшую цель бытия существ.
Они жили той эгоистичной жизнью вдвоем. Жизнью которая, отделяя от нашего оптического центра остальное человечество, как будто это умаляет его недостатки и заставляет его казаться прекраснее. Наслаждаясь своей взаимной привязанностью, им казалось, что все вокруг – и природа, и люди поют для них неумолкаемую песнь счастья и любви.
Часто вечером они бродили по набережной Сены и задумчиво любовались чудными эффектами света и тени на парижском небе, столь прекрасном в сумерках, в тот час, когда темные силуэты башен и зданий вырисовываются на ярком фоне запада. Розовые и пурпурные облака, озаренные отблеском далекого моря, на котором именно в этот час отражается отблески исчезнувшего от нас солнца, придают нашему небу какой-то особый характер. Это не то, что неаполитанское небо, окаймленное на западе зеркалом Средиземного моря. Но парижское небо, может быть, еще превосходить красотою венецианское с его восточным бледным освещением. Иногда они направляли шаги к старинной части города, спускались по течению реки, минуя Собор Богоматери, черный силуэт которого проступал на светлом, лучезарном небе. Или, еще чаще, привлеченные прелестью заката и стремясь за город, они шли вдоль набережной до самых укреплений громадного города и доходили до уединенных местностей Булонского леса и Бильянкура, замкнутых черными холмами Медона и Сен-Клу – и всюду они созерцали природу, забывали шумный город, оставшийся позади, шагая рука об руку, нога в ногу.
Теперь мой друг смотрел на вещи с глубоким оптимизмом, какого не знал прежде, не смотря на свою природную доброту. Он отбрасывал жестокие, безотрадные идеи, потому что они казались ему результатом неполного знакомства с причинами и фактами. Панорама природы и человечества являлась ему в новом свете. Иклея тоже мало-по-малу возобновила занятия, начатый с ним сообща. Но какое-то новое, всесильное чувство наполняло теперь ее душу и ум ее уже не был так свободен, как прежде, для интеллектуальная труда. Поглощенная своей безграничной привязанностью к одному существу, которым она всецело овладела, она видела только его глазами и делала все только для него одного. В тихие вечерние часы она садилась за фортепьяно, играла ноктюрны Шопена, удивляясь, как это она до сих пор не понимала их, или пела своим чистым, обширным голосом норвежские песни Грига и Булля, или мелодии Шумана, и ей невольно казалось, что ее возлюбленный – единственное существо, способное понимать эти вдохновенный излияниями сердца.
Какие блаженные часы проводил он в просторной библиотеке в Пасси, полулежа на диване, следя взором за причудливыми спиралями дыма своей папироски, между тем как его возлюбленная, отдаваясь воспоминаниям, пела песни своей родины, серенаду Дон-Жуана, «Озеро» Ламартина или пробегая искусными пальцами по клавишам, оглашала воздух мелодично-мечтательными звуками менуэта Боккерини.
Настала весна. В мае месяце открылись в Париже празднества всемирной выставки, о которых мы упоминали в начале этого рассказа, а сад на высотах Пасси обратился в Эдем для влюбленной четы. Отец Иклеи, внезапно вызванный в Тунис, теперь вернулся оттуда с коллекцией арабского оружия для своего музея в Христиании. Он имел намерение скоро ехать в Норвегию и было решено, что свадьба его дочери состоится на ее родине, как раз в годовщину таинственного видения.
Любовь их по самому существу своему была далека от тех банальных светских союзов, из коих одни основаны на грубой чувственности или на минутной прихоти, а другие просто на расчете, более или менее замаскированном в личину любви. Их развитой ум, так сказать, изолировал их в высших областях мысли; деликатность их чувств окружала их идеальной атмосферой, где они забывали о всем земном и материальном. Крайняя впечатлительность, необыкновенная утонченность чувств погружала их в эйфорию – бесконечное наслаждение. Если любовь существует в других мирах, то и там она не может быть ни глубже, ни восхитительнее. Для физиолога эти два существа могли бы служить живым доказательством того факта, что все наслаждения, вопреки общепринятому взгляду, должны исходить из мозга, причем сила ощущений соответствует психической чувствительности данного существа.
