На устаревшего и уже забытого Святого Николая она так замерзла, что сначала рванула с работы домой хлебнуть кипятка и согреть скрюченные ноющие пальцы об стакан, а потом заставила себя выйти в магазин за хлебом.
Почтальон Миррочка осторожно стукнула в дверь двенадцатой. Потом еще раз.
На галерею выглянула Дашка:
— Шо ты нам принесла?
— Тут… — замялась Мирра, — письмо для Косько…
— Та неужели! Дождалась-таки! — хлопнула в ладоши Дашка.
Мирра потупилась:
— А можете ей передать, а то еще столько работы…
— Давай! Давно хотела посмотреть, как эта выдра танцует! — Дашка выскочила на коридор и, глянув, отшатнулась от Мирры:
— Да пошла ты! Сама такое давай! Или вон в дверь засунь!..
— Я не могу в дверь. Надо подпись…
Выглянула всезнающая Нюся:
— Шо вы там за геволт на вечер устроили?
Дашка хмыкнула и поежилась.
— Все, я домой! Это без меня!..
Нюся, заметив конверт, замерла и, тихо ругнувшись, захлопнула свою дверь. Мирра постояла с проклятым письмом в руке и только двинула назад к лестнице, как услышала веселый крик Жени:
— Я уже дома! Уже! Стой! Иду!..
Женька, сияя, как начищенный самовар, взлетела по заледеневшей чугунной лестнице через две ступени.
— Ну давай уже, — она, не переставая улыбаться, протянула ладонь.
Мирра медленно опустила в нее конверт…
Женька рванула и вытащила листик и уставилась в него. С двух сторон скрипнули двери и показались головы Дашки и Нюси — одна в платке, вторая в папильотках.
Женя стояла как струна, сжав губы, нахмурив брови и перечитывая.
— Подпиши, пожалуйста, — шепнула Мирра.
Женя молча черкнула карандашом и пошла к двери.
Нюся высунулась:
— Женечка…
Женя оглянулась через плечо и отчеканила:
— Вон пошли! Обе!
Она зашла на кухню разгладила листок и перечитала еще раз:
«Извещение. Ваш муж лейтенант г/б Косько Петр Иванович, находясь на фронте Отечественной войны с немецко-фашистскими захватчиками, 25 мая 1942 года пропал без вести.
Настоящее извещение является основанием для возбуждения ходатайства о назначении пенсии.
Начальник в/ч пп № 02475, генерал лейтенант А. Вадис.
14 декабря 1944 года».
Женька сидела на табуретке, уставившись в одну точку, и тихонько раскачивалась из стороны в сторону. Так ее и застала через два часа вернувшаяся из техникума Нилка.
Она подхватила листочек и начала рыдать на первой строчке…
— Папочка… мой… папочка… Мамочка…
Прибежал замерзший и облепленный, как снеговик, Вовка с помятым мокрым портфелем и замер в коридоре, завыв волчонком следом за Нилой.
Женя поднялась, выдернула извещение у дочери из рук:
— А ну перестали выть! Пропал без вести еще не значит, что погиб. Ваш папа — офицер и разведчик. Найдется.
— А ты Леле скажешь?
— Конечно. Это ж ее сын. Завтра пойду.
Перед работой Женя зайдет к Гордеевой, принесет кашу и, кашлянув, выдаст с порога:
— Пришло письмо. Официальное.
Гордеева повернулась и уставилась на Женьку мутными рыбьими глазами в пленке катаракты:
— Рожай уже.
— Пропал без вести в мае сорок второго, — отчеканила Женя.
Гордеева глыбой сидела на своей продавленной кровати и только сжала руки в кулаки.
— Иди, на работу опоздаешь. И саквояж мой подай сюда, а то ноги слабые совсем. Не поднимете, если навернусь.
Женька плюхнула возле кровати своего ровесника — кожаный саквояж, сочиненный и собранный ее отцом.
— Да аккуратнее, ты, корова! Не таз с бельем! — вызверилась Гордеева.
Женька оглянется на пороге:
— На спирт не налегайте.
Когда она выйдет и закроет дверь, Фердинандовна вытащит флягу и всадит почти половину, задохнется, закашляется и завалится раненым зверем лицом в подушку.
А вот Женька плакать не могла и спать теперь тоже не могла. Она такой же натянутой струной, как ходила на службу, ложилась в постель и лежала с открытыми глазами. Без мыслей, без слез.
Через день приедут сестры с поздравлениями. Женька откроет:
— Ну заходите. Простите — стола нет и настроения тоже.
Лидка съязвит:
— Я, конечно, понимаю, тридцать семь не круглая дата и не повод для радости, но зачем же так на семье экономить?
Нила шепнет про похоронку.
Лида усядется на кухне:
— Тогда пить будем. У тебя есть. Что мы, зря приперлись? И помянем заодно.
Анька бросится обнимать Женю.
— Не надо! В утешениях не нуждаюсь! — отстранилась она. — И это извещение, а не похоронка. Не каркай!
Женька выпьет пару рюмок с сестрами. Выслушает новости, ласково потреплет Вовку по голове за выпиленную лобзиком в школьной мастерской рамочку.
Когда все уйдут, а дети лягут, она нальет полный стакан самогона и, старательно глотая, выпьет. Ничего. Ни сна, ни покоя. Она снова будет лежать бревном, с чужим, окостеневшим телом.
— Баб Лель, — Нила придет к бабушке, — бабулечка, помоги… мама не спит. Лежит там истуканом, вздыхает и встает в четыре. И не ест почти ничего. Ходит деревянная, и все. Лёлечка, что ей дать?
— Водки ей дай — или выплачется, или заснет.
— Да как я ей дам? Она ж никого не слушает!
— Ну я откуда знаю? Подруг ее попроси.
— Нет у нее никаких подруг. Ты ж знаешь.
— Ну сестер, значит. Не одна у родителей.
— Они предлагали — она не хочет.
— Пусть хоть силой зальют.
Нила вдруг хихикнула сквозь слезы — она представила, как маленькая, сухощавая тетя Лида и нескладная тетя Аня пытаются удержать ее злющую маму, которая стреляет и мечет ножи. Про мамин секрет она давным-давно знала.
Нила послушается и заедет после техникума к строгой тете Лиде. Расскажет про совет Гордеевой и попросит помощи. Лидка вздохнет, пожует губами и процедит:
— Я разберусь. Домой езжай.
Лидка заявится к Жене за пару дней до Нового года.
— Собирайся, поехали!
— Это куда на ночь глядя?
— Давай быстрее, нашей доходяге на Фонтане плохо.
— Она ж неделю назад нормальная была!
