Котька не врал. У Аньки в ее домике на Фонтане временно разместились Ксюха с мужем и вернувшийся из эвакуации Ванька. У Лиды, которую Котька откровенно побаивался, в сорок четвертом отняли почти всю шикарную жилплощадь, вернув ее в границы восемнадцатого года до двух комнат и общей кухни. И то — с учетом тайных покровителей из госбезопасности. Зная Лиду, Котя даже не совался — эта бы даже на порог не пустила и в старые хоромы.
Котька поможет уложить дочек и выйдет на кухню к Жене, тоже вытащит беломорину и закурит, а потом спросит: — А тебе можно курить? С туберкулезом-то?
Женька горько ухмыльнется: — Мне теперь уже все можно. И шоколадом никто выкармливать не станет. Увы…
— Прости, прости, пожалуйста. Мне дали комнату, но ее инвалид захватил… Мне обещали что-то подыскать… но это месяц где-то… Потерпи…
— Та ладно, — Женька закашлялась в локоть, — не писай до горы — не чужие. Только бабу свою угомони — а то нарвется.
Квартирные скандалы в Одессе шли уже второй год, и это несмотря на то, что еще в сорок пятом «Большевистское знамя» даже вынесло официальный приговор председателю горисполкома Давиденко за работу жилищно-квартирного отдела, а точнее — ее полный саботаж. Вернувшиеся из эвакуации жильцы, комиссованные из армии фронтовики, прибывшие обратно институты с новыми сотрудниками и специалисты, присланные восстанавливать производство, расселялись массово и хаотично. И это не считая обычных граждан, которые решили закрепиться в портовом городе. Тысячи жалоб и заявлений не читались и не рассматривались, на одни и те же квартиры выдавали по нескольку ордеров, а управдомы вместе с дворниками получали целые состояния. Первые — за заветные ордера, вторые — за информацию о пустующих комнатах. И несмотря на смену руководства и обещания навести порядок коренные жители по-прежнему обнаруживали в своих квартирах новых законных хозяев.
Я точно знаю!
— Я ж тебе тысячу раз говорила: в неволе не размножаюсь! — хохотала Ксеня, когда Сансаныч, утирая слезы счастья, обцеловал ее мягкий округлый живот. — А стоило приехать домой, и сразу все получилось!
— Это точно? — оторвался от поцелуев Саныч.
— Да точно, точно. И задержка приличная, и у врача сегодня была. Так что будет тебе Сансаныч-младший.
— А если Сансановна?
— Не, там точно пацан, я знаю…
— Ксаночка, я, конечно, преклоняюсь перед твоими математическими способностями, но тут даже они бессильны.
Ксеня прищурилась:
— На что поспорим?
Сансаныч расхохотался:
— Если там пацан — с меня золотые часы, если девочка — серьги. Обеим.
Ксеня действительно была абсолютно уверена, что там мальчик. Еще бы! Двадцать лет назад во дворе на Мельницкой младшая дочь Ривки, Фая, гадала всем над ладонью цыганской иголкой на нитке и объявила, что у Беззуб будет один сын. И все. И Ксеня почему-то сразу безоговорочно согласилась на результат гадания.
Ильинский заметался по комнате:
— Надо срочно решать с квартирой. Я тут еще не очень ориентируюсь. Тебе какие улицы нравятся?
— Да и у Аньки пока нормально, тем более на свежем воздухе. Не дергайся — времени еще навалом, как раз и обнюхаемся с новой властью, и подзаработаем, а через пару месяцев вариант сам появится, — отозвалась Ксеня.
— Нет! — отрезал Саныч. — Чтоб моя жена с ребенком приживалкой по родне мыкалась? Да еще и зиму в этом доме сыром! Еще простудишься! Не будет этого. И работать ты тоже не будешь!
— Саныч… — Ксеня не кричала, наоборот, она говорила так тихо, что ему пришлось прислушиваться. — Сансаныч, я знаю, что ты глава семьи. Но если ты хочешь им оставаться, не кричи на меня. Никогда. И запомни — я буду работать. Где, с кем и сколько — решаю только я. Я была уверена, что ты это понял еще в Хабаровске. Поверь, я не тот человек, который уработается до вреда себе или ребенку. А квартиру ищи. Не понравится — потом поменяем…
Саныч будет придирчив до невозможности, но его амбиции «хозяина тайги» разобьются как штормовые волны об ряжевый пирс в Хоэ. Для всемогущего начальника горжилуправления он был просто очередным просителем, правда, очень перспективным. Тот, не глядя, закинет газету со вложенными деньгами в ящик стола и черкнет адрес нужного управдома.
Ильинский умел организовать дело, но с одесскими гешефтами так тесно и неприкрыто столкнулся впервые.
И точь-в-точь, как Виктор Гиреев, управдом повернет не бумажку, а ладонь с чернильной цифрой. И даже Саныч поперхнется: — Но мне сказали, что это тридцать тысяч… (В то время средняя зарплата рабочего была около четырехсот пятидесяти рублей, а килограмм лучшего белого хлеба — двадцать.)
— Ви думаете, мы помыли шею под большое декольте и ждали, когда же дорогой гость из Хабаровска придет до нас у гости? — ухмыльнется чиновник. — То, что вы говорите, было в сорок четвертом, а сейчас же ж сорок шестой. И то за большую комнату в коммуне, а не за хоромы в центре.
Саныч выложит два камня из хабаровских запасов. А потом под лукавым выжидающим взглядом добавит еще один.
Дома Ильинский положит перед Ксеней на стол листочек:
— Две собственные комнаты и кухня на Канатной, 85, как сказал твой человек, пардон, на улице Свердлова. В трех кварталах от моря. Я так хотел на Французском бульваре, но мне сказали, что я бы еще год подождал или позже приехал. Но зато самостоятельная и потолки почти четыре метра. У нас дома в рабочем бараке я такого и не видел. Говорил же, надо было сразу за ордером идти!
Ксеня улыбнулась:
— Саныч, ты же видел, где я жила. Канатная — это невероятная удача. Но после Аньки я уже дом хочу. Так что не расслабляйся…
1947
Муха в янтаре
Работы все время только прибывало, а служебное положение Василия Петровича не менялось. День Победы он встретил в том же кабинете, за тем же столом. Соседей к нему больше не подселяли, несмотря на то что штат отдела рос и рабочих мест категорически не хватало. Но новые сотрудники, услышав пару рассказов о нем, предпочитали работать где угодно, только не в одной комнате с этим легендарным человеком. Зато вернулись два знаменитых шкафа Ирода из его бывшего кабинета на втором этаже. Казалось, о Василии Петровиче не просто забыли, а похоронили его заживо, как он сделал с Косько в тридцать девятом.
Вот уже в сорок шестом прошла реорганизация НКВД В МГБ, вот его местная серая паучья власть стала еще больше, чем в неистовые двадцатые. Вся агентурная сеть, весь архив, все мало-мальски значимые бумаги проходили через Ирода, вся агентурная работа города фактически была в его ведении. И он небезосновательно ждал каких-то подвижек, ждал повышения, но напрасно…
И только в начале 1947-го начальник горотдела в разговоре с глазу на глаз честно сообщил, что приказ о восстановлении Василия Петровича в должности до сих пор не подписан, попросил подождать. На вопрос «сколько?» смог только пожать плечами.
