Зинаида
Котькина жена Зина обладала уникальным даром — в считаные минуты настраивать против себя любых граждан независимо от их возраста, пола и профессии.
— Это шо за фельдфебель в юбке у вас завелся? — спросила Нюська Голомбиевская у Женьки Косько, когда Котька с семьей только образовался.
— Котина жена.
— Как звать?
— Не запомнила, — демонстративно пожала плечами и поморщилась Женя. — Оно мне надо? Надеюсь, скоро съедут.
Но вселенский закон подлости, согласно которому «нет ничего более постоянного, чем временное», действовал без исключений. И Зинка стала Женькиным персональным проклятием.
— Румыны себе скромнее на моей кухне вели! — прошипела она, обнаружив Зинку, которая по-хозяйски рылась в ее посуде и ящиках наутро после первой ночи на новом месте.
На что Зинка ответила Женькиным же оружием, громогласно выдав крамольное: — А это тебе не при румынах!
Учитывая Женькину замкнутость и некоторое совершенно необоснованное высокомерие по отношению к соседям, за этим эпическим противостоянием «змеи и крокодила» с удовольствием наблюдал весь двор. Зная характер мадам Косько, все замерли в предвкушении, ожидая ее сольного выхода. Женя тоже крепко задумалась. Повторять на бис финт с пургеном — себе дороже, потому что если сноха не добежит, то такое не выветрится и за неделю. Применять что-то потяжелее с ножом или оружием — не тот масштаб, да и ведение боя в закрытом помещении с противником в два раза больше себя небезопасно. И Женя просто абстрагировалась в своей комнате, ограничив общение до царского кивка утром и вечером. Зато через неделю совместного хозяйства, когда внезапные гости подъели без спроса почти все ее запасы, мадам Косько все оставшиеся продукты и посуду, кроме пары алюминиевых мисок, унесла к себе в комнату.
— А посуда где? — возмутится Зинка.
— В Караганде, — невозмутимо парирует Женя, — ну или откуда там тебя принесло. Не в ресторации — свою купи.
Зинка в тот же день приперла в кухню подвесной шкаф для своих продуктов и посуды с прикрученными петлями и навесным замком. И торжественно перед Жениным носом вбила в стену два гвоздя, повесила свое хранилище и заперла на ключ, который повесила себе на шею.
Котька всеми способами задерживался на работе, добирая смены, потому что моментально попадал между молотом и наковальней, выслушивая претензии сестры и жены по очереди или — в особо тяжелых случаях — одномоментно.
Вчера Зинка орала: открыв свой шкаф, она обнаружила на полках растерзанные свертки с крупой и крысу. Живую, крупную и явно недовольную громким криком.
Бедное животное пострадало безвинно. Зинка кричала Вове, что это его сестра подсунула крысу в продукты. Женя, ехидно улыбаясь, сообщила, что действительно, по ее просьбе прибывший на гастроли в Одессу Вольфганг Мессинг силой мысли перенес крысу в шкаф без следов взлома. Котя убеждал Зину, что крыса забежала, пока та готовила, и затаилась… А вечером на коридоре он боднул головой Женю в плечо:
— Ну пожалуйста, ну потерпи. Ну зачем ты это сделала?
— Я ничего не делала, — отодвинулась Женя. — Заняться мне больше нечем!
Котька хихикнул:
— Ага, а крышку верхнюю кто приподнял и аккуратно гвозди назад забил?
— Да, конечно я! Пока твоя супруга базар делала. Управилась за четверть часа с отловом крысы и побегом с работы!
На самом деле де-юре Женька говорила чистую правду: она ничего не делала, а вот ее одиннадцатилетний Вовка, которому пришлось из своей личной комнаты перебраться к матери, был счастлив сделать по ее намеку хоть что-нибудь, чтобы вернуть свою территорию. И что там ту крысу поймать, когда они в подвале чуть ли не по ногам скачут!
— Я прошу — еще месяц, — шепнул Котька. Но прошло уже три, а комнату им так и не дали.
Уже в складчину закупили уголь на зиму и перетаскали в подвал, а ледяное противостояние продолжалось. Более того, не только Женька — весь двор страстно желал избавиться от новой жилички.
Зина не знала законов нового закрытого общества, в котором волей судьбы оказалась, и не хотела с ними знакомиться, а такой наглости Молдаванка не прощает. В общем, однажды, воспитанная в спартанских условиях рабочего общежития, Зинка посягнула на святое.
Утром Нюся вышла провожать Полиночку на службу и увидела, как новая пришмаленная невестка Косько развешивает свое белье и Котькины портки по Асиной веревке.
— Эй, подруга, это ты зря — веревка чужая! На вашу перевесь, когда Женька белье снимет. Не положено… Здесь у каждой хозяйки свое. Ты бы хоть разрешения спросила.
— Вот еще! — фыркнула Зинка. — Разбежалась! Кто рано встает, тому Бог дает, или как там — в большой семье…
— Не без урода, — мрачно констатировала Нюся. — И не знаю насчет Бога, но вот Аська тебе точно задаст по первое число.
И действительно, когда в обед Зинка выйдет снять белье, окажется, что его уже сняли. Прямо на дворовые плиты. И еще хорошо прошлись сверху.
— Ах ты ж сука! — сунулась было Зинка к дверям Аси, но та вылетела со скалкой:
— Я тебе сейчас еще зубы выбью! Приехала она права качать! Мы сейчас всем двором на тебя заяву накатаем, пойдешь на пятнадцать суток — за хулиганство и нарушение прописки! Ты здесь никто и звать никак! Так что… — Ася не успела закончить.
— По одной половице ходи — на другую не сваливайся, — отозвалась внезапно со своего угла старуха Гордеева.
— Ты где ее вообще нашел да еще и женился? — поймала Котю за рукав Голомбиевская.
— Противоположности притягиваются, — кокетливо вздыхал Котька.
Зинка возьмет реванш за крысу и в субботу принесет со Староконки трехцветного котенка.
— Это еще что? — удивится Женя громкому мяуканью.
— Это крысолов. Лучший. Леопард, иди сюда.
Тощий котенок пронзительно мяукнул.
— Лёпа! — позвала его радостно Котькина младшая.
Нилка выглянула из своей дальней комнатки и рассмеялась:
— Да какой Лепа? Какой Леопард? Это типичная Пардя!
— Чего это Пардя? — возмутилась Зинка.
— Потому что трехцветки только девочки — мальчики такой масти не бывают, — улыбнулась Нилка.
— Не может быть! — вспылила Зинка.
— Ты ей хоть под хвост смотрела, зоотехник недоделанный? — торжествовала Женя. — Котят сама топить будешь!
— Легко! Тебя представлю!
— Ни минуты не сомневалась!
Поздравляем!
— Ксения Ивановна, поздравляем! У вас прекрасный мальчик!
Ксеня улыбнулась:
— Сашенька мой!
Акушерка все удивлялась: — Надо же, старородящая, и после войны, а такие легкие роды!
