— Да конечно! Знаю я эту экономию, теперь разницу тоже пропивать будете! Мало им было этих проклятых наркомовских сто грамм каждый день! Хотя где передовая — где мой Ижикевич!
Начиная с сорокового и до конца сорок пятого все участники боевых действий, в первую очередь на передовой, получали в пайке обязательные сто грамм водки. По народной легенде, началось все с советско-финской войны и личной просьбы наркома обороны Клима Ворошилова к Сталину — выдавать бойцам и командирам Красной армии по 100 граммов водки и 50 граммов сала в день ввиду тяжелых погодных условий. Морозы на Карельском перешейке стояли ниже тридцати пяти. Распоряжение отдали незамедлительно, причем танкистам дозу удвоили, а летчикам было решено выдавать не водку, а коньяк. Грелись таким образом до конца марта сорокового. Тогда и появился термин «ворошиловский паек» или «наркомовские сто грамм». А в июле сорок первого водку снова ввели в рацион бойцов.
Пить или использовать как жидкие деньги оставалось на усмотрение самих бойцов, но подавляющее большинство потребляло внутрь и настолько привыкло, что обеда или ужина без «наркомовских» уже не представляло.
В одесском дворе в любом семейном разговоре спокойно могут участвовать от двух до пятнадцати человек, не считая прописанных, потому что двери и окна — настежь, и все в курсе. А те самые телевизоры, которые подешевели вместе с водкой, даже с такой феноменальной скидкой оставались дефицитом и роскошью.
— Дамы! Но тут же налицо вопиющая несправедливость! Ася, твой муж — святой человек! — подписался новый житель Гедалиной конюшни Феликс — немножко партийный, немножко ученый и очень деловой научный сотрудник. — Во-первых, он пьет наркомовские сто водки, а так как он у тебя летает по всей квартире — то ему как летчику положен коньяк. Во-вторых, давайте спросим у старших товарищей. Василий, ты же в райкоме часто бываешь — передай, шо народ интересуется: почему на водку снижение на двадцать пять процентов, а на цемент, патефоны, часы и сено — тридцать?
На кой мне их часы? Я и так счастлив и встаю каждое утро в шесть от криков твоей жены. И заметь — орет она из-за тебя, но явно не от женского счастья. Так шо можно наоборот — мы готовы приплатить за соль и музыку, но получить льготную цену на продукт для дезинфекции.
— Ой вэйзмир, — отозвалась, выходя на коридор, его супруга Дора. — Ты таки договоришься! Достань мине сахар, и я сделаю тебе дезинфекции на пятьдесят процентов дешевле.
Вместе с продуктами официальным приказом уменьшились цены и в ресторанах Одессы. Но кто ж в них ходит, когда до Привоза пара кварталов, а рыболовецкая артель с 16 станции Фонтана ловит каждый день как ненормальная? Правда, ассортимент доступной рыбы не радовал молдаванских хозяек.
Ася Ижикевич, возвращаясь с Привоза, еще в подворотне стала возмущаться:
— Это же не рыба! Это дрэк
[4]! Тут же жрать нечего!
Как и раньше, бывшая квартира Полонской стояла с распахнутой дверью и на призывные Аськины вопли выглянула первая зрительница Ривка.
— Дите, что ты надрываешься?
— Да рыбы нет! Одна сарделя да и то тощая, как мадам Косько.
— Которая Косько? Молодая или старшая?
— Да они обе как палка-подпиралка для белья! И как та сарделя — одни хребты.
— Так шо ты там уже взяла, показывай, — высунулась с галереи Нюся.
— Та пару сарганов и ставридки. Выбора вообще нет! Шо за жизнь — то хлеба нет, то рыбы!
Молодая Косько, с недавнего времени тоже «мадам» — Нилка чуть не вприпрыжку бежала через двор. Она и вправду была такой худой, что ее шестой месяц беременности еле угадывался, и дворовой совет только гадал — понесла или нет.
Она притормозила возле Аси и совершенно серьезно заявила:
— А шо, не знаете, что с рыбой? Вон по радио передавали.
— И шо?
— Дельфины пришли и все сожрали. Говорят, купаться надо аккуратно, особенно мужчинам. А то не ровен час…
— Та типун тебе на язык! Шая из сарая! — расхохоталась Ривка.
— Мадам Ижикевич, — Нилка прищурилась, сдерживая смешок, — на шо спорим, шо то дельфины?
— И на шо хочешь?
— На буханку — мне лень в гастроном идти. А если проиграю — почищу и пожарю вашу рыбу.
— И мамкиного самогона к рыбе!
— Замазали! Баба Рива, разбей!
Нила резко рванула домой и вернулась с газетой:
— На, только вслух читай.
Ася встряхнула «Большевистское знамя» и ругнулась.
— Ну? — Ривка выволокла стул. — Шо ты там греешь? Читай!
Ася хмыкнула, оглянулась и тихо начала. Нилка, улыбаясь, отошла к Риве в тень винограда.
— «По научным данным, дельфинные стада Черного моря, — она недоуменно всматривалась в газету, — оцененные в один миллион штук, пожирают ежедневно… — Чего?! — Пожирают до трех миллионов центнеров рыбы. Это почти в три раза больше, чем добывается морскими промыслами за тот же срок. Но…» — Ася удивленно округлила глаза.
— Да шо там еще? Кто еще твою тюльку жрет? Колись! — хохотала Ривка.
— «Кроме дельфинов, в водах Черного моря немало других хищников, — гробовым голосом продолжила Ася, — уничтожающих огромное количество хамсы, сардели и скумбрии».
— Если в море нет еды, ее схавали… дельфины! — объявила Ривка. — Иди ей хлеб отдавай.
Ася нахмурилась и вынесла половинку:
— На, держи. Больше не дам. У меня Серега с Васькой жрут, как те дельфины. А кстати, — она рассматривала Нилу, — ты… того? Носишь уже от своего Канавского? Сколько уже?
— А ты как думаешь? — ухмыльнулась Нила. — Или, может, еще поспорим? На саргана?
— Иди уже!
— Хоть одна из Беззубов характером в Ирку пошла, — смотрела ей вслед Ривка. — Наша девочка.
Хорошее имя
Нилка работала в Кодыме до последнего. И только в сентябре, когда ее беременность стала очевидной, запросилась домой.
— Девочки, что-то мне нехорошо и тянет снизу, и подкравливает. Можно мне недельку за свой счет?
— Ты что удумала? За свой счет? Миллионерша нашлась! Больничный возьмешь! Ехай уже, работница! — проворчала бухгалтер. — Вот вечно выпросят место, а потом брюхатые ходят и опять по новой!
Нилка приедет домой, с наслаждением вымоется, пока Котька будет на смене, и приляжет. А через час пошлет малую Ирку за кем-то из взрослых. Заглянет Зинка:
— Чего надо?
— Я, кажется, рожаю, — застонет Нилка и, согнувшись, вырвет на пол.
— Да не кажется, — насупится Зинка.
— Мамочки… — прошепчет красная Нилка, — мамочки… — И снова согнется. — Прости, я потом вымою…
